Краткий очерк истории русской медицины. Комментарии научного редактора. III. Период иностранных влияний в русской медицине (продолжение)

[26] Еще в глубокой древности людьми замечено, что лица, перенесшие оспу, вторично уже ею не заболевают. Замечено было также и то, что течение оспы при спорадическом появлении болезни бывает гораздо легче, чем при эпидемическом ее распространении. Эти наблюдения натолкнули на мысль: нельзя ли защитить себя от тяжелого заболевания оспой и уменьшить оспенные эпидемии произвольной прививкой натуральной (человеческой) оспы, встречающейся в более легкой форме? По данным, собранным по разным источникам В. Губертом (1896), оспопрививание практиковалось в Китае и Индии тысячи лет, и невозможно установить точно, когда оно впервые введено в практику борьбы с этой болезнью.

Мне не встречались упоминания ни об оспе, ни об оспопрививании, относящиеся к античному периоду европейской медицины, например, у весьма наблюдательных авторов «Гиппократова сборника» (II в. до н. э.) или в трудах ученых, изучающих древнюю греческую или римскую медицину. Отсутствие таких сведений можно объяснить цикличностью пандемий натуральной оспы — античная медицина формировалась в отрицательную фазу цикла оспенных пандемий. Впрочем, так ведут себя пандемии чумы, холеры, проказы и, видимо, ретровирусных инфекций (ВИЧ/СПИД, Т-клеточный лейкоз). Когда в VI в. оспа вернулась в Европу и на Ближний Восток, то ее восприняли как «новую болезнь», знания по оспопрививанию были утрачены еще в «догиппократово время». Даже в X в. арабский писатель и врач Рази (Razi, Rhases; 850-923) рассматривал оспу как новую болезнь, неизвестную древним греческим врачам, и пытался найти ответ на вопрос — знал ли Гален об оспе? Ни он, ни его современники не находили на него однозначного ответа.

Тот метод искусственного заражения оспой, который практиковался в Европе и в России в XVIII в., с глубокой древности практиковался в Индии. Прививку делали следующим образом. В последние недели холодного времени года брамины расходились по всей стран, с тем чтобы с наступлением жарких дней, которые обыкновенно приносят с собою оспенные эпидемии, начать свою деятельность. Подготовительное лечение, которое считалось необходимым для всех прививаемых, состояло в четырехнедельном воздержании от молока, рыбы и т. д.; только после такой подготовки больного брамины приступали к прививке оспы, производя эту операцию перед дверями домов.

Способ прививки состоял в следующем. Кожа наружной поверхности предплечья или плеча вытиралась досуха, а затем на ней с помощью особого ножа производились надрезы, числом 15 или 16, длиною в полдюйма, и притом таким образом, чтобы едва только показалась кровь. На место надрезов накладывалась бумажная тряпочка, пропитанная водою Ганга и прививочным веществом, добытым за год до этого; затем ее закрепляли простою повязкой. Через 6 часов повязку снимали, тряпочку же оставляли на месте прививки до тех пор, пока она сама спадала.

Брамины не пользовались свежей лимфой (т. е. содержимым оспенной пустулы), а тем более лимфой из «самородных оспин». Они всегда применяли для этой цели содержимое пустул привитой оспы. Оспин обыкновенно высыпало от 50 до 200 на всем теле; иногда наблюдалось даже полное отсутствие общего высыпания, а пустулы появлялись только на местах прививки.

Уход за привитыми людьми состоял главным образом в сохранении диеты (в воздержании от тяжелой пищи) и в обливании тела холодной водой; последняя процедура прекращалось только ко времени появления лихорадки. Для питья предлагалась холодная вода в большом количестве. Привитые во все время течения болезни должны были находиться на свежем воздухе. Смертность при таком способе прививки и таком уходе за привитыми людьми была очень небольшой. Индийский способ прививки, как наиболее известный и уже испытанный, перешел с течением времени на Кавказ, где он получил довольно значительное распространение.

В нач. XVIII в. инокуляция получила в Константинополе уже довольно значительное распространение, но ее выполняли не так, как в Индии. Константинопольский способ оспопрививания состоял в том, что иголочные уколы покрывали инфицированными нитями (татуирование), а больных «готовили» к операции слабительными.

Свирепствовавшие в XVIII в. в Европе эпидемии натуральной оспы востребовали уже забытую европейцами практику оспопрививания. Приемы и практика оспопрививания других народов стали систематизироваться и анализироваться европейскими учеными. Успешные результаты привития человеческой оспы на Востоке побудили врача английского посольства в Константинополе Эмануэля Тимони (Е. Thimoni) заняться этим вопросом подробнее. В 1712 г. появилась его работа: «Historia variolaram quae per insitionem exci- tantur». Вместо уколов он предлагал пользоваться надрезами. Еще до появления этого сочинения он сообщил о своих наблюдениях Королевскому медицинскому обществу в Лондон. В 1715 г. появилась работа греческого врача J. Pylarini «Nova et tuta variolas excitandi per transplantationem me- thodus. Venetiis». Но не с этих работ началось внедрение в Европе оспопрививания как самостоятельного медицинского метода предохранения людей от заболеваний натуральной оспой.

Первый толчок новому направлению специфической профилактики натуральной оспы дала леди Мэри Монтегю (Lady Mary Wortley Montagu), жена английского посланника в Константинополе.

Живя в Турции, она обратила внимание на то, что оспа распространена там в несравненно более слабой степени, чем в других странах, и что причиной этого является особая предохранительная мера, называемая «прививкой». Это произвело на нее настолько сильное впечатление, что она поспешила об этом сообщить письмом из Адрианополя (1 марта 1717) одной из своих подруг — мисс Саре Чизвел. Письмо это интересно как по своему содержанию, так и по юмору, который в нем проглядывает, ниже я привожу из него отрывок.

М. Монтегю

«...Оспа, столь пагубная и столь распространенная у нас, здесь оказывается совершенно безвредною благодаря особой „прививке", как тут выражаются. Здесь существует множество старых женщин, которые занимаются этим делом осенью, в сентябре месяце, когда спадает сильная жара. Они расспрашивают в семьях, нет ли желающих привить себе оспу; для этой цели всегда подбирают целую компанию, и, когда наберется известное число желающих (обыкновенно человек 15 или 16), является такая старушка с ореховою скорлупою, наполненною оспенным веществом лучшего качества, и спрашивает, „какую вену ей прикажут вскрыть?". Тотчас же она на указанном месте производит укол при помощи большой иголки (это причиняет не больше боли, чем обыкновенная царапина) и вносит туда столько оспенного яда, сколько она может захватить на кончик своей иголки. После этого ранка завязывается, причем на нее накладывается половинка ореховой скорлупы. Точно такую же операцию проделывает старушка на 3-х или 4-х венах. Греки, по суеверию, обыкновенно вскрывают одну вену посередине лба, по одной вене на каждой руке и четвертую на груди, чтобы, таким образом, воспроизвести изображение креста. Но результаты такого способа не блестящи, так как на этих местах остаются рубцы. Поэтому те, которые не имеют подобного рода суеверного предубеждения не пользуются этим способом: они предпочитают, чтобы уколы у них были сделаны на ногах или на той части руки, которая обыкновенно не обнажена. Дети и молодые люди после этого все время проводят вместе, играют и всячески развлекаются; они чувствуют себя при этом очень хорошо до 8-го дня: тогда обнаруживается лихорадка, и они остаются в постели два, редко три дня. Очень редко случается, чтобы они имели более 20-ти или 30-ти пустул на лице; последние никогда не оставляют следов, и спустя дней восемь больные опять чувствуют себя совершенно здоровыми. В течение болезни на местах уколов образуются нарывчики, из которых выделяется материя, что, по моему мнению, значительно благоприятствует этой операции. Последней ежегодно подвергаются целые тысячи людей; французский посланник по этому поводу говорит, что здесь оспою пользуются или „берут оспу" также, как в других местах пьют минеральные воды. Неслыханно, чтобы хоть один больной от этого умер, и вы можете убедиться, насколько я уверилась в благотворном действии этой меры, так как я предполагаю испробовать ее на моем дорогом ребенке. Я в достаточной степени патриотка, чтобы приложить все свои старания для введения в Англии столь полезного открытия, и я не замедлила бы написать об этом в мельчайших подробностях некоторым из наших врачей, если бы я знала среди них кого-нибудь, кто бы имел достаточно храбрости отказаться для блага человеческого рода от всего громадного количества рецептов. Но это зло приносит им столько выгод, что не следует подвергать нападкам врачей того смельчака, который бы попытался пойти вразрез с их учением. Однако если я доживу до возвращения своего в Лондон, то я, быть может, найду в себе достаточно смелости объявить им войну: поражайтесь героизмом, который наполняет сердце вашей подруги и пр.» (цит. по Губерту В., 1896).

Она привила оспу своему шестилетнему сыну Эдуарду еще в том же году. Эту операцию произвел посольский врач Майтланд (Maitland), игравший впоследствии значительную роль в распространении оспопрививания в Европе. Письмо показывает и «естественных противников» оспопривания — врачей, лечащих оспу большим количеством дорогих снадобий. Впоследствии с противодействием своему методу столкнется и Дженнер, но его противниками уже будут оспопрививатели. Результат, достигнутый первой прививкой, был настолько блестящий, что леди Монтегю, по возвращении в Англию, привила оспу также и своей дочери (1721), будущей графине Бьют. Само собою разумеется, что это не могло не возбудить живейшего интереса к оспопрививанию как в светских, так и в медицинских кружках Лондона.

В это время в Лондоне свирепствовала оспенная эпидемия; один из членов королевской фамилии, принцесса Анна, заболела оспой. Мать ее, принцесса Уэльская, которой вариоляция уже была знакома, поспешила принять меры к скорейшему привитию оспы двум дочерям. Для безопасного достижения этой цели решено было произвести ряд предварительных опытов, сходных с теми, что два столетия спустя проводили в концлагерях нацисты, т. е. «на людях».

Опыты были произведены 20 августа 1721 г. над приговоренными к смерти шестью преступниками доктором Майтландом в присутствии лейб-медика Сленсера и увенчались полным успехом, т. к. один из этих преступников, посланный в Гертфорд, где свирепствовала в то время оспенная эпидемия, «остался совершенно нетронутым болезнью». Точно так же безуспешной оказалась попытка привить оспу вторично одному из этих же подопытных заключенных.

Затем оспопрививание сделали еще пяти сиротам Сен-Джемского прихода, результаты также были положительными. Тогда только приступили к этой операции на членах королевской фамилии. Доктор Майтланд и здесь получил блестящие результаты (1721). После этого прививание натуральной оспы в Англии приобрело массовый характер. Майтланд произвел в том же году оспопрививание 200 лицам. Но удача ему изменила: несколько человек умерло от привитой оспы; и тотчас же наступила обратная реакция, заменившая прежнее восторженное отношение к вариоляции столь же сильной оппозицией.

Противодействие оспопрививанию началось особенно сильно, когда после прививок умерли сын герцога Браджуотера и молодой граф Сандерленд. Противниками вариоляции явились лица не только из среды общей массы населения, но также и среди врачей; но особенно много оказалось их среди духовенства. Они подвергли значение вариоляции строгой критике и положили начало тому, что она производилась только в известных пределах, а также при соблюдении определенных условий.

В 1723 г. натуральная оспа была привита 445 человекам в Лондоне: из них умерло всего 9; в 1724 г. прививки были произведены на 40 человеках, при этом получился всего один смертельный случай; в 1725 г. из 143 привитых умерло 3 человека. Если сравнить эти числовые данные смертности с теми, которые получались при вспышках натуральной оспы, то все-таки в этом факте можно отметить некоторую положительную сторону вариоляции — ее стали рассматривать как меньшее зло.

Благодаря этому обстоятельству большинство врачей осталось на стороне вариоляции. Они прилагали все усилия к тому, чтобы усовершенствовать метод. К тому же оспенные эпидемии носят циклический характер, и со второй половины XVIII в. количество регистрируемых случаев натуральной оспы стало снижаться по естественным причинам. Одновременно уменьшилось число смертельных исходов после оспопрививания. Сторонники оспопрививания объяснили оба этих феномена своими усилиями. Появились оспопрививатели, приобретшие благодаря вариоляции большую известность и состояние. Так вариоляция превратилось в выгодное ремесло. Сытый период «научного оспопрививания» продолжался до тех пор, пока никому не известный в академических медицинских кругах сельский хирург Эдвард Дженнер не предложил метод вакцинации (см. [27]). Но это произойдет только в 1796 г., а в 1768 г., т. е. почти на 50 лет позже, чем в Европе, оспопрививание начало практиковаться в России.

Императрица Екатерина II боялась оспы, т. к. не перенесла ее в детстве. Смерть от оспы Петра II и многих других коронованных особ в Европе уже с малых лет вселили в нее ужас перед этой болезнью. С возрастом императрица стала мнительной и в любом недомогании видела признаки оспы. И еще она видела в оспе угрозу пресечения царствующей династии. Поэтому фельдмаршалу графу П. С. Салтыкову (1698-1772) в 1768 г. Екатерина II написала следующее: «Я, не имев оспы, принуждена была как о Себе самой, так и о Великом Князе при всех употребляемых предосторожностях, быть, однако ж в беспрерывном опасении, а особливо нынешнего лета, как она (оспа) в Петербурге умножилась, почла Я Себя обязанною удалиться из оного и вместе с Великим Князем переезжать с места на место. Сие побудило Меня сделать сим опасениям конец и прививанием Себе оспы, избавить как Себя, так и государство от небезопасной неизвестности».

Идея введения оспопрививания в России занимала императрицу Екатерину II уже давно; из одной только ее переписки с Вольтером видно, что мысль ее постоянно работала в этом направлении. Оспа сокращала численность податного населения в империи, препятствовала рекрутским наборам. Но ее пугали предрассудки народа, который, как она была убеждена, не позволит себя привить оспой. Поэтому императрица хотела избежать при проведении оспопрививания традиционного для России насилия в новом деле. Кроме того, она прекрасно понимала всю трудность борьбы с оспой, главным образом из-за недоверия простого народа к врачам того времени. Последние состояли почти из одних только иностранцев; в большинстве случаев они не знали русского языка и не пользовались благодаря этому необходимым доверием, да и число врачей было слишком ограничено.

К 1768 г. для Екатерины II вопрос о введения оспопрививания в России, по-видимому, успел уже окончательно назреть; недоставало только чисто внешнего повода, внешнего толчка, чтобы приступить к конкретным действиям. Летом 1768 г. в Петербурге началась эпидемия оспы, и, опасаясь за свою жизнь и жизнь наследника, Екатерина II решилась на вариоляцию. Однако на пути реализации этого решения возникло серьезное препятствие. Императрица не захотела доверить производство этой операции кому-либо из петербургских врачей или прибывшему в Петербург оспопрививателю Роджерсону, т. к. она знала о нескольких смертельных случаях, бывших в их практике. Но тут произошло трагическое событие, заставившее императрицу решиться на опасную операцию.

Фрейлина императрицы, дочь богатого вельможи, «красавица собой, с привлекательными качествами ума», была помолвлена с одним из знатнейших дворян, занимавшим высокое место при Российском дворе. За несколько дней до срока, назначенного для брака, фрейлина заболела оспой, которая сразу приобрела очень тяжелое течение, и погибла. При этом совершенно непонятно было, как болезнь проникла ко двору. Это трагическое событие доказало, насколько легко императрица и великий князь могли подвергнуться той же опасности, каждый раз как они показывались народу. Поэтому все колебания двора были закончены, и решение было окончательно принято, действовать надо было быстро. Тогда к делу оспопрививания подключилась русская разведка.

Прежде чем доверить жизнь императрицы оспопрививателям, надо было хорошо к ним присмотреться. Этим занялся бывший резидент русской разведки в Стокгольме и воспитатель Павла — граф Никита Иванович Панин (1718-1783). В европейских столицах, разумеется, случайно оказавшиеся там русские господа вдруг стали проявлять интерес к медицинским услугам хирургического профиля и к лицам, их оказывающим. Вскоре русский посланник в Лондоне граф Алексей Семенович Мусин-Пушкин (1730-1817) доложил
в Петербург, что интересующий правительство человек им найден. Это некий Томас Димсдэль, хирург. Родился в Англии, в графстве Эссекс, в 1712 г. Принадлежит к семейству квакерской секты, и дед его вместе с Вильямом Пенном (1644-1718) был одним из правителей Пенсильвании в Северной Америке. Про Димсдэля было известно, что служил он военным хирургом в армии герцога Кумберлендского в Германии, потом занимался медицинской практикой в Гертфорде (графство в Средней Англии). И самое главное — он был подвижником предохранительного оспопрививания в Англии и прославился своими успехами в этой области и осторожной тактикой самого оспопрививания. Этот человек явно подходил для выполнения столь ответственной миссии, как привитие оспы императрице и наследнику Павлу. Правда, его самого в такие детали решили не посвящать до тех пор, пока он не приедет в Россию.

Вот как описывает Димсдэль дальнейшие события. «Однажды вечером, в начале июля 1768 г., прибыл в Гертфорд курьер. Он доставил мне письмо от его превосходительства господина Мусина-Пушкина, российского посла, который извещал меня, что императрица желала вызвать искусного врача в Санкт-Петербург, с целью ввести там оспопрививание и что, вследствие дошедших до него рекомендаций, он желал видеться со мной сколь возможно скорее.

Тогда я вовсе не думал приступить к этому предприятию; тем не менее я счел долгом отправиться к его превосходительству и изъявить ему мою признательность за честь, которую он мне делал своим предложением. Таким образом, отправился я в Лондон к г. Мусину-Пушкину; от него я узнал тогда, что он советовался по этому делу с некоторыми искусными медиками и что они единодушно говорили в мою пользу. Его превосходительство присовокупил все, что мог сказать ловкий адвокат с целью призвать меня к этой службе, он уверял меня, что все будет устроено и определено согласно моему желанию, а именно мое положение, мое жалованье, и что мне дана будет совершенная свобода возвратиться на родину, когда я рассужу за благо. Впрочем, при этом свидании ничего более не происходило; мне только давали знать намеками, что, кроме выгод всей империи от этого приглашения, некоторые лица самого высокого сана будут, вероятно, предметом моей поездки».

Димсдэлю было сделано предложение, от которого невозможно отказаться. В Россию он поехал вместе с сыном. В Петербурге его сразу пригласили к графу Панину, от которого он и узнал подлинную цель его пребывания в России. Вскоре Димсдэль был представлен императрице.

Н.И. Панин

Димсдэль был и в Англии осторожным хирургом, но его новое положение требовало от него уже нечто большего. Он предложил императрице сначала поставить опыт по привитию оспы «над несколькими лицами ее пола, ее лет и ее телосложения», т. е. нечто подобное тому, что делал в Англии доктор Майтланд. Однако Екатерина II отвергла его предложение и высказала пожелание ускорить процесс подготовки к операции. Тут пришло время уже Димсдэлю удивиться — оказалось, что он приехал не на «пустое место». В Петербурге уже был подготовлен дом для массового оспопрививания, бывший дом барона Вольфа. Им заведовал доктор Шулениус, лифляндский врач, который с успехом привил уже оспу многим лицам в Лифляндии. Здесь же Димсдэлю была отведена квартира. Вскоре в оспенный дом привезли пятерых юных воспитанников кадетского корпуса, пораженных оспой. Оспу с них Димсдэль перевил двум кадетам, Свитену и Бассову, которые, как предполагалось, не страдали ей ранее. Опыт не удался. У одного кадета оспа вообще не привилась, другой тяжело заболел. Тогда было выбрано еще четыре кадета. Димсдэль вместе с ними отправился к тому ребенку, от которого решено было взять оспу. Привитые были помещены в Вольфовом доме и находились под личным присмотром и уходом Димсдэля. Но и эти опыты оказались неудачными: оспа не привилась ни одному из кадет, даже после вторичной прививки.

Тогда Екатерина II, не дожидаясь конца этих опытов и не откладывая своего решения, пришла к мысли немедленно привить себе оспу. События стали развиваться стремительно. 12 октября в девять часов вечера в Вольфов- ском доме появился нарочный с приказанием приехать немедленно и привести с собой больного, от которого можно было бы взять материю для привития оспы. И здесь появляется какой-то ребенок, странная судьба которого занимала многих историков XIX в. «Ребенок, которого я выбрал для этого, как наиболее способного, и на котором оспа начинала уже показываться, в то время уже спал. Мой сын взял его на руки, закутал в свою шубу и снес в карету. В ней, кроме нас, никого не было; нас подвезли к большому подъезду дворца, к тому, который ближе всех к Миллионной. Затем мы вошли потайным ходом во дворец, где нас встретил барон Черкасов и провел к Императрице» — записал в своем дневнике Димсдэль. Этим же вечером оспа была привита императрице, после чего она уехала в Царское Село, и только на пятый день было объявлено, что ей была привита оспа.

Ниже я привожу по книге В. Губерта (1896) описание течения привитой оспы у Екатерины II, сделанное Димсдэлем. Описание интересно не только тем, что речь идет об императрице, оно показывает клиническое течение привитой натуральной оспы.

«12-го октября произведена была прививка. Но еще дней за восемь до этого Императрица была поставлена на особый диетический режим. Ей назначено было немного мясной, удобоваримой пищи, и то только за обедом и к вечеру. Ночь после привития Императрица провела хорошо, чувствовалась легкая летучая боль простудного свойства, и пульс ускорился. Общее состояние прекрасное. Пища состояла из похлебки, овощей и немного куриного мяса.

14-      го  октября. Места привития оспы уже слабо реагировали. Чувствовалась небольшая боль под мышкою, на той руке, где была привита оспа. Пища та же. Вечером — дурнота и лихорадочное состояние.

15-      го  октября. Субъективных ощущений в голове нет; в местах прививки воспалительная краснота. Под вечер головная боль, скоро прошедшая. Пища та же.

16-      го  октября. Сон ночью прекрасный. Ранки созревали, по временам тяжесть в голове, но настроение духа прекрасное. На ночь — ртутный порошок в количестве пяти гран.

17-       го октября. Ночь проведена прекрасно. Утром прием пол-унции глауберовой соли. К вечеру головная боль, беспокойное состояние, онемение рук и плеч. Ранки созревают, и вокруг них появляются пупырышки; сонливое состояние.

18-       го октября. Сон хороший, утром общее состояние прекрасное, к полудню почувствовала сильный озноб, за которым последовал жар с общими лихорадочными симптомами: тяжесть головы, ускоренный пульс, чувство беспокойства по всему телу; онемение рук, боль под мышками и в спине. Аппетит незначительный.

19-      го  октября. Ночью сон прерывистый, лихорадочное состояние продолжается вместе с болями. Краснота ранок увеличилась, и пупырышки вокруг них во многих местах слились. Общая тяжесть тела. Аппетита нет.

20-       го октября. Симптомы значительно ослабили; появился пот. Общая слабость; утром было принято пол-унции глауберовой соли; онемелость под мышкою; боль в ногах и спине. Число пупырышек вокруг ранок увеличилось; появились также на кисти руки два, а на лице — один.

21-      го  октября. Ночь проведена беспокойно, но общее настроение прекрасное, число оспин на лице и руках увеличилось. Аппетит возвращается.

22-       го  октября. Состояние прекрасное. Число оспинок увеличилось.

23-      го  октября. Сон прекрасный, боли в горле. Пища та же.

24-       го  октября. Спала Императрица прекрасно, но боль в горле усилилась; при осмотре подчелюстные железы найдены увеличенными и твердыми; на правой стороне языка маленькая оспинка. Назначено полоскание теплым морсом смородины.

25-      го  и 26-го октября. Сон прекрасный, боль в горле прошла, твердость желез едва могла быть констатирована; созревшие оспины стали темнеть.

27-       го октября. Общее состояние хорошее, аппетит есть, настроение духа прекрасное, все оспины потемнели.

28-      го  октября. Императрица совершенно здорова, приняла пол-унции глауберовой соли; все следы болезни прошли.

29-        го октября Императрица считала Себя уже вполне здоровою и 1-го ноября переехала в Петербург, где в тот же вечер принимала поздравления от дворянства, по случаю благополучного исхода болезни».

1 ноября была привита оспа и великому князю; оспа была взята от меньшего сына придворного аптекаря Брискорна. Течение болезни было продолжительнее, чем у императрицы, но в целом благоприятное. Павел Петрович будет убит заговорщиками Михайловском замке в ночь на 12 марта 1801 г.

Благополучное привитие оспы государыне произвело на русскую публику громадное впечатление. 1 ноября, когда императрица, уже вполне оправившаяся от болезни, вернулась из Царского Села в Петербург, здесь по случаю ее счастливого выздоровления были отслужены торжественные молебны во всех столичных церквах, а архиепископ Гавриил произнес государыне поздравительное слово. В память привития оспы Екатерине II было отчеканено 12 медалей по Сенатскому указу от 14 мая 1772 г. (рис. 36).

Барон Димсдэль и его сын Нафанаил были щедро награждены. За удачное привитие оспы императрице и наследнику престола они получили титулы русских баронов, Димсдэль звание лейб-медика, чин действительного статского советника, пожизненную пенсию в 500 фунтов стерлингов. Им было выдано 1000 фунтов стерлингов единовременного вознаграждения, 2000 фунтов стерлингов на дорогу и множество дорогих подарков и произведений искусства.

Рис. 36. Медаль в память привития натуральной оспы Екатерине II (иллюстрация из книги Губерта В., 1896)

Расплачиваться с лейб-медиком да вдобавок еще и бароном деньгами считалось неприличным. Поэтому прививка оспы братьям Орловым, Г. А. Потемкину и другим вельможам дала возможность страстному любителю живописи Димсдэлю основательно пополнить свою до того времени более чем скромную коллекцию картин полотнами известных итальянских, французских, английских и голландских мастеров (Кларов Ю. М., 1981).

Судьба мальчика, от которого была взята оспа для привития императрице Екатерине II, в высшей степени интересна и в то же время не лишена некоторой загадочности и трагичности.

Мальчика звали Александром Даниловичем Марковым (Сафроновым). Был ли он действительно сын тех людей, которые считались его родителями, или же только усыновлен ими, утвердительно высказаться в том или другом смысле довольно трудно. В. Губерт (1896) со ссылкой на Корсакова А. И. (1895) писал: «Марковы, фамилию которых он носил, по всей вероятности, не были его родители». Дело в том, что сама Екатерина II говорила о его происхождении в высшей степени загадочно. «Если вы хотите знать, — писала она однажды графу И. Г. Чернышеву, — кому он принадлежит, то знайте, что, по словам Вашего брата, он предназначен занять со временем то положение, какое занимает Бецкой, а больше о том меня не спрашивайте. Дело в том, что я возвела его в дворянское достоинство, так как и т. д.» (Соловьев С. М., 1965).

В то время упорно циркулировали слухи, что отцом Маркова был граф Григорий Григорьевич Орлов (1734-1783), но в то же время ничего не известно было о матери мальчика. С другой стороны, по документам, имевшимся у В. Губерта от родственников Александра Оспенного (Маркова), вопрос о его происхождении вроде бы ставится на более ясную почву. Но документы проще всего было сделать тем влиятельным лицам, которые имели отношение к судьбе Оспенного на протяжении всей его жизни.

Судя по ним, отцом его был вахмистр, Марк Федорович Сафронов, отличившийся на военной службе и ставший квартальным надзирателем Петербурга, на Выборгской стороне. Мать его — Василиса Савельевна, получившая хорошее воспитание и достаточно образованная по своему времени, девицей
служила при Высочайшем Дворе. По своем выходе замуж она целиком занялась воспитанием своих детей. Всего детей у нее было четверо: три сына и одна дочь. Старшим из них и был Александр Марков. Родился он в 1763 г., но уже в 1767 г. был принят в число кадет Императорского сухопутного шляхетского кадетского корпуса, куда был записан под именем Александра Даниловича Маркова.

О дальнейшей судьбе Маркова сведения сильно расходятся. По одним данным, он, находясь дома у родителей в 1768 г., заболел во время эпидемии оспой, и тут-то его якобы посетил Димсдэль, искавший подходящего пациента для получения оспы для императрицы. При этом в связь с посещением Димсдэля ставят эпизод, уже известный нам со слов самого Димсдэля, эпизод с матерью ребенка, у которого врач хотел взять оспу.

Эти заявления показались В. Губерту (1896) малодостоверными уже по одному тому, что оспа, по словам Димсдэля, бралась от этого ребенка не для императрицы, но для четырех кадет, над которыми собирались произвести предварительные опыты. Затем из хода рассказа Димсдэля видно, что у мальчика была взята только оспа, а сам он был оставлен у родителей, причем Димсдэль даже не сам пользовал его, а поручил это дело врачу, который по обязанности лечил всех бедных оспенных больных. Все это едва ли могло случиться с ребенком, оспу которого предполагалось взять для привития императрицы.

Рис. 37. Грамота о дворянском достоинстве Александра Оспенного (иллюстрация из книги Губерта В., 1896)

Как бы то ни было, но достоверным является сам факт того, что именно Александр Марков оказался в Вольфовом доме и от него была взята оспа для императрицы. Через некоторое время после своего выздоровления Екатерина II пожаловала мальчику дворянское достоинство (рис. 37) и дала ему фамилию Оспенного с правом изображения особого присвоенного герба (см. рис. 23). Кроме того, на его имя внесен немалый по тем временам капитал — 3000 рублей. Впоследствии императрица часто приказывала приводить мальчика себе во дворец и, видимо, привязалась к нему. По характеру и уму он оказался далеко не заурядным.

Между тем годы шли, и Оспенный продолжал свое учение; очевидно, он занимался хорошо и был замечен начальством. Когда он подрос, императрица сделала его пажом и таким образом приблизила к себе. Юноша, повидимому, успел своими личными достоинствами приобрести ее расположение.

По окончании курса в корпусе (1782) Марков, или, вернее, Оспенный, был произведен в «поручики». В это время он владел небольшим домиком в Галерной гавани, перешедшим впоследствии к его брату Якову Марковичу Сафронову. Императрица, видимо, продолжала благоволить к Оспенному и покровительствовать ему. Так, в разное время, она его осыпала подарками. Не оставляла она и его семью: сестре его, Аграфене Марковне Сафроновой, были подарены от Екатерины II золотые часы «с темно-синею эмалировкою, отделанные жемчугом, с двойною шейною золотою цепью в виде ячменных зерен, сочлененных небольшими звеньями с бирюзою». Когда же она выходила замуж за Чайковского (Чайковские — древний дворянский род польско- литовского происхождения), то к свадьбе Высочайше пожалована была золотая брошь, чрезвычайно художественной работы, формой своей напоминавшая герб Оспенного.

Между тем Оспенный продолжал отличаться по службе и пользоваться расположением графа Григория Орлова. В 1786 г. он был пожалован в капитаны, а в 1787 г. произведен императрицей в чин секунд-майора, но затем вышел в отставку из-за чахотки. По неизвестным причинам дальнейшая жизнь его полна страданий. Расположение императрицы, видимо, он потерял. Он пишет жалобные прошения к «Всемилостивейшей Государыне», но остается не пристроенным и терпит нужду.

В октябре 1796 г., полный отчаяния, Оспенный принужден был обратиться к генерал-прокурору и государственному казначею графу А. И. Самойлову (1744-1814) с просьбой исходатайствовать пред императрицей какое-либо пособие, т. к. служить он по болезни не может: «Я уже дошел до такой крайней бедности, — писал Оспенный, — что не имею дневного пропитания и задолжал около пятисот рублей; как оный долг, так и нищета доводят меня до отчаяния...» Результатом этой просьбы было то, что ему была назначена из кабинета Его Величества 22 декабря 1796 г., уже после смерти Екатерины II, ежегодная пенсия в 500 рублей. Незадолго до смерти ему пожалована была небольшая аренда в западном крае, где он и умер в 1800 г., не оставив потомков. Так и осталось загадкой, кто же такой был Александр Оспенный.

[27] Л. Я. Скороходов касается борьбы с натуральной оспой как бы «мимоходом», он верит в «прогресс человечества», и исход этой борьбы ему ясен. Но он высказывает только одну точку зрения на проблему натуральной оспы из существовавших с момента открытия Эдварда Дженнера — сторонников борьбы с эпидемиями натуральной оспы путем массовых вакцинаций населения. Однако тогда же появилась и другая точка зрения, приверженцы которой относились критически к возможности контролировать оспенные эпидемии с помощью вакцинации (более подробно об антипрививочном движении XIX в. см. в книге Котока А., 2006). В конечном итоге опыт глобального искоренения натуральной оспы 1960-1970-х гг. показал, что правыми оказались противники Дженнера, но Скороходов не мог этого знать.

Поскольку натуральная оспа сегодня считается ликвидированной, то казалось бы и нет смысла мне возвращаться к столь далекой истории борьбы с ней. Но, к сожалению, возвращаться придется из-за пандемии ВИЧ/СПИДа. Противооспенные вакцинации, осуществленные в XIX и XX вв., отдельные ученые сегодня представляют как исключительно эффективные. На основе этих односторонних представлений они пытаются выстроить стратегию противодействия ВИЧ/СПИДу путем массовых вакцинаций еще не созданными ВИЧ-вакцинами (см., например, работу Карамова Э. В. с соавт., 2008).

По мнению В. Губерта (1896), судить, насколько принесла пользы вариоляция человечеству, очень трудно, т. к. статистический материал XVIII в. далеко не точен: он собирался случайно. Но благодаря вариоляции в обществе упрочилось убеждение в том, что искусственно привитая оспа вызывает более легкую болезнь, чем естественная оспа, и что, следовательно, привитая оспа может оградить привитого человека от заболевания натуральной оспой. Поэтому открытая Э. Дженнером вакцинация своей безопасностью, своей практической пригодностью (как тогда считали) легко вытеснила метод вариоляции из арсенала практической медицины. Однако посмотрим, что же представляла собой сама натуральная оспа перед введением массовой вакцинации.

Э. Дженнер

Обратимся к отчетам об оспенных эпидемиях XVII-XVIII вв., приведенных как сторонниками, так и противниками вакцинации.

1.  Болели и умирали от оспы только дети. Взрослые, если заболевали оспой, то не умирали от нее; или если умирали, то чрезвычайно редко. По утверждению детально исследовавшего этот вопрос JI. Бразоля (1875), в доступной ему богатейшей медицинской литературе везде, где говорится об оспенных эпидемиях XVIII в., упоминается лишь о гибели детей, и сама оспа называлась детской болезнью (kinderblattern). Так в Берлине в 1721 г. умерло от оспы 224 ребенка; в 1722 г. — 231; в 1724 г. — 179 детей; из взрослых же никого.

В Женеве за период 1680-1760 гг. наблюдалось на 1000 умерших от оспы около 13 человек в возрасте свыше 20 лет. В Стокгольме за периоды 1774-1787 гг. и 1788-1800 гг. в данной возрастной группе 4-8 погибших. По данным JI. Бразоля (1875), такое соотношение заболевших и умерших оставалось в отдельных группах никогда не вакцинованного населения даже во второй половине XIX в. Он приводит данные по смертности от оспы в секте липован (в Буковине), у которых вакцинация всегда была запрещена. На 1000 смертельных случаев от оспы 932 приходились на возраст 0-5 лет, и 68 на возраст 6-10 лет; взрослые редко заболевали и не умирали от оспы. По его же данным в медицинских сочинениях и отчетах XVIII в. нигде нет ни малейшего указания на смертельные случаи от оспы в армии.

2.   Там, где оспа была эндемичной болезнью, она собирала относительно постоянное количество жертв среди населения. Из данных, приведенных JI. Бразолем (1875) по десятилетним периодам, сглаживающим 5-6 летние пики заболеваемости оспой, следует, что в Лондоне ежегодное число погибших от оспы стабильно находилось в пределах шестидесяти человек на тысячу умерших в течение почти полутора столетий. Повышение оспенной смертности приходится как раз на массовое распространение оспопрививания.

3.  Смертность не превышала 12-14 % всех заболевших оспой в различных возрастах. Умирали преимущественно дети младших возрастов.

4.   Оспенные эпидемии кон. XVIII в. не приводили к депопуляции населения.

5.   В кон. XVIII в. (до начала массовой вакцинации) в Европе происходило снижение заболеваемости натуральной оспой. Падение заболеваемости в Швеции началось еще в нач. 80-х гг. XVIII в. К 1800 г. заболеваемость оспой снизилась почти в 2,5 раза, но тогда в Швеции не было еще ни одного вакцинированного ребенка. В 1801 г. во всей Швеции было только два вакцинированных ребенка, один в Мольмо (Molmo), вакцинированный 23 ноября, и один в Стокгольме, вакцинированный 17 декабря. На основании официальных цифр, заимствованных из сводки Королевского статистического бюро, общее число вакцинированных во всей Швеции в 1804 г. равнялось 28 418, что составляло тогда едва только 1 % всего населения. Количество же умерших от оспы было почти в 4 раза меньшим, чем в 1776 г. (Бразоль Л., 1875). Падение заболеваемости натуральной оспой наблюдалось и в других странах. Например, в Лондоне на 1000 смертей вообще смертность от оспы стала уменьшаться еще с 70-х гг. XVIII в. Сходная ситуация наблюдалась в кон. XVIII в. и в Берлине, и в Петербурге (Губерт В., 1896). Таким образом, накануне введения массовой вакцинации натуральная оспа была в основном детской болезнью и она сама «уходила» с европейского континента.

Уже в нач. XIX в. многим ученым казалось, что человечество благодаря открытию Дженнера победило натуральную оспу. Тревожные симптомы «возвращения» оспы стали появляться на родине Дженнера в Англии еще во время его жизни. В 1808 г. в Рингвуде, в 1813 г. в Ферфаксе, в 1812-м и 1816 гг. в Норвиче вспыхнули эпидемии оспы. Их с трудом удалось «потушить» посредством широкой вакцинации населения. Но сухие дрова оспенных эпидемий — не знавшие оспенного рубца дети и взрослые — продолжали накапливаться. К концу второго десятилетия XIX в. вновь наступил кризис. Оспенные эпидемии стали развиваться повсюду. Они снова охватили Европу и Америку. В Монпелье в 1816 г., в Эдинбурге в 1817-1818 гг., в Марселе, Бордо и других французских городах в 1818 г. и последующие годы, в Норвиче в 1819 г., в Нью-Йорке, Филадельфии и других американских городах в 1820 г. Затем в Женеве в 1822-1823 гг., в Дублине 1823-1824 гг., в Швеции в 1823 г., в Берлине в 1823-1824 гг., в Милане в 1823-1824 гг., в Дании в 1824-1827 гг., в Лозанне в 1827 г., снова в Марселе в 1827-1828 гг.

Любопытны данные Dezeimeris (1839), описавшего «возвращение» оспы в Данию. С 1800-го по 1804 г. в стране не было замечено ни одного случая оспы у вакцинированных людей. В 1804 г. обнаружены два случая, но они представляли собой вариолоиды (легкая форма оспы). В 1805 г. в Копенгагене умерло от такого «вариолоида» 5 человек, а в 1806 г. еще трое. В 1808 г. умерло 46 человек от натуральной оспы, из которых у 13 болезнь протекала в форме вариолоида. В 1819 г. случаи вариолоидов и даже натуральной оспы стали обнаруживаться среди вакцинированных людей. В 1823 г. среди вакцинированных людей оспа приобрела повальный характер. Власти вынуждены были открыть оспенный госпиталь в Копенгагене. С 1824-го по 1827 г. последовали три повальных эпидемии оспы. Из 412 больных натуральной оспой, принятых в оспенный госпиталь, 257 были в детстве привиты вакциной.

Первая оспенная пандемия «времен вакцинации» затихла «сама собой» уже к сер. 1830-х гг., однако она заставила переосмыслить причины ее возникновения. Особенно странным при этих эпидемиях был факт, не замедливший обратить на себя внимание исследователей, — заболевания оспой вакцинированных прежде людей. В Эдинбурге на 626 заболевших оспой было 344 привитых; в Дублине на 584 больных — 94 привитых; в Копенгагене на 988 оспенных больных — 659 привитых; в Марселе на 6000 больных — 2000 привитых. В Лондоне среди заболевших оспой людей было отмечено непрерывное нарастание количества случаев оспы среди вакцинированных. В 1809 г. их было 4 на 146 больных, т. е. 1 на 36,5; в 1819 г. — 17 на 47, т. е. 1 на 5; в 1822 г. — 57 на 194, т. е. 1 на 4; в 1825 г. — 147 на 305, т. е. почти 1 на 2.

Прямым последствием убеждения в ослаблении иммунитета с возрастом стало требование вторичной вакцинации — ревакцинации. Для того чтобы ревакцинация получила повсеместное практическое использование, потребовалась новая эпидемическая трагедия.

В 1840-1850-е гг. оспа вновь стала редкостью в Европе. Но «затишье» было обманчивым. Оспа «тихой сапой» возвращалась в Европу как пандемическая болезнь, правда почти десятилетие обнаружить ее возвращение можно было только методами медицинской статистики. Статистик Э. Энгель (1821-1896) вычислил, что смерть от оспы в 1860 г. встречается чаще, чем 40 лет до того — во времена первой пандемии «после Дженнера»: в 1820 г. регистрировалось 10,56 смертей от оспы на 1000 жителей, а в 1860 г. уже 18,95 на 1000.

Катастрофа разразилась в 1870-1874-х гг. — натуральная оспа вернулась как пандемическая болезнь сразу на североамериканском континенте, в Европе и России. В Бельгии умерло от оспы 81,8 на 100 тысяч в 1870 г.; 416,8 — в 1871 г. и 156,0 в 1872 г. Оспа «не различала» дважды вакцинированное население от невакцинированного. Многие исследователи с удивлением приводят такие факты (см. у Бразоля Л., 1875). Массовые вакцинации уже в первой половине XIX в. изменили оспенные эпидемии. В тех странах, где вакцинация проводилась последовательно, — оспа переместилась в старшие возраста, теперь это была болезнь взрослых, увеличилась и смертность заболевших, у взрослых она составляла 20-40 % (рис. 38).

В первой половине XX в. на борьбу с натуральной оспой были направлены огромные силы и средства и были достигнуты серьезные успехи. В Европе и СССР она «появлялась» только «завозными случаями». Общее число заболевших во время таких вспышек, как правило, не было большим, но появление оспы заметно осложняло нормальную жизнь страны и требовало значительных, а порой и огромных усилий и затрат для ограничения распространения инфекции и ликвидации ее очагов. Помимо этого, европейские страны, а также другие свободные от оспы государства вынуждены были затрачивать огромные средства на проведение мероприятий, направленных на предупреждение завоза оспы. В число этих мер входили: производство и контроль оспенной вакцины, организация и проведение профилактических прививок населению, санитарно-карантинные мероприятия и т. д. Первичная вакцинация против оспы при всем ее положительном значении для охраны здоровья общества в целом ряде случаев приводила к развитию тяжелых, а иногда и смертельных поствакцинальных осложнений.

Рис. 38. Прививание предохранительной оспы ребенку в Париже. Прививание осуществляется «с ручки на ручку» (иллюстрация из книги Губерта В., 1896)

Их статистика во многих странах производила удручающее впечатление — от поствакцинальных осложнений ежегодно погибало больше людей, чем за 10 лет от завозов оспы. Причины развития таких осложнений не были тогда ясны, но вновь, как и в нач. XIX в., возникли сомнения в целесообразности первичной вакцинации населения.

Становилась все более очевидной необходимость борьбы с оспой на новой основе — ее полного искоренения совместными согласованными действиями всех стран мира. И тогда многие ученые снова вернулись к идее Э. Дженнера о возможности ликвидации натуральной оспы путем всеобщей вакцинации.

После провозглашения в 1959 г. Программы ликвидации натуральной оспы в глобальном масштабе во многих странах мира начались массовые кампании вакцинации против оспы, которые в течение всего первого этапа программы рассматривались ВОЗ в качестве важнейшей и наиболее действенной ее составляющей. Ожидания были самыми оптимистичными. Ликвидировать оспу надеялись в течение четырех или пяти лет. Однако цель программы оказалась недостигнутой, несмотря на то что было потрачено вдвое больше времени, чем это первоначально планировалось. Оспа по-прежнему сохранялась в ее основных эндемических очагах (в Азии, Африке и Южной Америке).

Как показали в дальнейшем специальные исследования, среди основных факторов, которые повлияли на неудачный исход первого этапа Программы, была недооценка ВОЗ роли эпидемиологического надзора как важного инструмента для борьбы с оспой. Фактически вся стратегия Программы на ее первом этапе сводилась к массовой вакцинации населения. Но в реальных условиях ликвидации оспы в развивающихся странах использование только массовых прививок оказалось недостаточным.

На заседании научной группы по ликвидации оспы (октябрь, 1967) эксперты рассмотрели ход выполнения как отдельных национальных программ, так и Программы в целом с обращением особого внимания на факторы, оказывающие отрицательное влияние на ее развитие. Наиболее существенным было то, что эта научная группа впервые подчеркнула важное значение эпидемиологического надзора.

Эпиднадзор, а не вакцинация, стал основным компонентом второго этапа Программы во всех ее фазах. Проведение систематической вакцинации населения рассматривалось как поддерживающая мера. Это изменение стратегии основывалось на результатах анализа практической деятельности при проведении кампании в различных странах. Например, начиная с 1962 г., кампания массовой вакцинации в Индии не привела к сколько-нибудь заметному снижению заболеваемости оспой к 1967 г. В Индонезии на острове Ява, где охват вакцинацией населения превышал 90 %, продолжалась трансмиссия оспы. В то же время опыт ряда стран Западной Африки показал, что введение системы активного эпиднадзора позволяет быстро выявлять вспышки оспы и проводить эффективные меры по их ограничению и подавлению с помощью экстренной вакцинации населения этих районов. В декабре 1979 г. Глобальная комиссия пришла к выводу об успешном завершении Программы в глобальном масштабе.

Теперь поясню, что на практике означает перенос опыта борьбы с натуральной оспой на борьбу с ВИЧ/СПИД-пандемией. Придется сначала многократно исследовать сложными иммунологическими и молекулярно-биологи- ческими методами (а не только путем осмотра санитаром кожных покровов) население каждого города или деревни на носительство ВИЧ. Затем выявленных ВИЧ-инфицированных жителей изолировать до конца их жизни (а не на 5-10 дней, как это делали в очагах натуральной оспы в Индии) и только потом оставшееся население многократно вакцинировать ВИЧ-вакциной, если такая вдруг будет создана. Возможно ли почти 50 млн ВИЧ-инфицированных человек таким образом «изъять» из эпидемических цепочек? Нет. Тогда зачем «пускать пыль в глаза» бесконечными разговорами типа: «Вот создадим ВИЧ-вакцину и тогда покончим с ВИЧ как с натуральной оспой»?

Но сейчас мы вновь вернемся в Россию нач. XIX в. — время надежд и свершений в борьбе с натуральной оспой.

Годом введения вакцинации в России должен считаться 1801 г. В октябре 1801 г. доктор Фрайз (Friese) послал из Бреславля в Москву вакцинную лимфу на нитках и на палочках из слоновой кости, предложенных доктором де Карро. Императрица Мария Феодоровна, находившаяся в Москве в это время по случаю коронации ее сына, императора Александра I, поручила заняться опытами прививания вакцины питомцам Московского воспитательного дома. Первая публичная прививка произведена профессором Ефремом Мухиным (1766-1850) мальчику Антону Петрову в присутствии совета воспитательного дома, придворных лейб-медиков и лейб-хирургов, в то время в Москве находившихся, и других почетных особ. Прививка эта дала успешные результаты, и Антон Петров в память знаменательного события был переименован в Вакцинова.

Массово коровью оспу в России стал прививать Лука Лукич Дебу (Louis de Desbout, 1746-1814), француз из Фонтенбло. В 1781 г. Дебу вступил на русскую службу по адмиралтейству. Большие заслуги принадлежат ему по устройству морских лазаретов и вообще по массе полезных нововведений, внесенных им в медицинское дело в России. Его квартира в Петербурге была как бы докторским клубом, куда собирались врачи для обсуждения разных способов лечения и других вопросов медицины. Он умер медицинским инспектором Свеаборгского порта, оставив по себе память сведущего и человеколюбивого врача. На гельсингфорсском кладбище флотские офицеры поставили ему памятник с надписью: «Transiit bene faciendo».

В 1802 г. доктор Франц Буттац, изучавший вакцинацию в Англии, совершил по поручению правительства поездку по России для прививания коровьей оспы; выехав из Петербурга, он через Новгород, Тверь, Москву, Калугу, Тулу, Курск и т. д. добрался до Нерчинска и Кяхты, а обратный путь совершил по другой дороге.

Московский воспитательный дом не только прививал коровью оспу безвозмездно всем детям, приводимым для этой цели в дом, не только предоставлял возможность в стенах своих обучиться делу вакцинации всякому желающему, но и принял на себя задачу раздавать оспенную лимфу всем имевшим в ней нужду. Лимфу выписывали из дома не одни частные лица; о высылке ее поступали требования с различных окраин государства. Раздача лимфы производилась бесплатно, хотя и предоставлено было всякому сочувствующему гуманным задачам воспитательного дома вносить за это посильную плату. Составлялись специальные наставления о привитии оспы (рис. 39).

В целом же противооспенные мероприятия в России в XIX в. дали возможность проявить себя многим активным и убежденным в необходимости массовой противооспенной вакцинации врачам. Но низкая результативность этой работы вызвана не только, как указывает Скороходов, «бюрократическим устройствам медицинского управления».

Рис. 39. Наставление о привитии предохранительной оспы, разработанное Яковом Кильвейном (иллюстрация из книи Губерта В., 1896)

Наоборот, как раз высшая просвещенная бюрократия империи и проводила в жизнь планы по массовой про- тивооспенной вакцинации населения. Сложен сам феномен натуральной оспы. Во-первых, эпидемии этой болезни имеют цикличность, причины которой не ясны, но они не сводятся только к наличию или отсутствию иммунной прослойки среди населения. Оспенные эпидемии вспыхивали в одни и те же годы и в разумной Пруссии, где проводилась двукратная вакцинация населения, и в России, где всегда кто-то (или что-то) мешает разумному устройству общества. Во-вторых, уровень развития вакцинного дела в XIX в. не позволял получать вакцины, пригодные для массовой вакцинопрофилактики. В-третьих, как было установлено уже в 1970-х гг. (см. выше), вакцинация не является панацеей в борьбе с натуральной оспой. Даже при хорошо поставленной практике вакцинного дела массовая вакцинация без изъятия из эпидемических цепочек больных натуральной оспой не приводила к сколько-нибудь заметному снижению заболеваемости натуральной оспой.

В этой связи я привожу любопытное свидетельство 1877 г. из практики вакцинации (или как тогда «по старинке» писали — оспопрививания), сделанное известным врачом-публицистом В. О. Португаловым (1835-1896), страстным сторонником такого способа борьбы с натуральной оспой. Обратите внимание на наблюдательность русских крестьян и на «кустарщину» пропагандируемой русскими интеллигентами-разночинцами земской медицины в деле борьбы с натуральной оспой.

БОЖИЯ ОСПИЦА

Для того чтобы человек не умер с голоду, всего-то нужен какой-нибудь фунт хлеба; тем не мене в самых богатых странах очень многие умирают с голоду, не говоря уже о таких явлениях, какие мы видим теперь в Индии, где голодают миллионы людей. Чтобы предупредить заболевание натуральной оспой и спасти от преждевременной смерти ребенка, достаточно сделать оспопрививание. Все это так нехитро в теории, а между тем тысячи детей вымирают от натуральной оспы.

Признаюсь, что из всех санитарных задач это самая трудная, самая мучительная, способная привести врача в отчаяние. Есть такие благословенные страны, где об этом никто не заботится и несмотря на то все жители прививают своим детям предохранительную оспу, платят лично от себя оспенникам, и там почти не слышно об эпидемиях. Таковы, например, даже наши западные губернии. На востоке же России все хлопочут: земства на своих заседаниях обсуждают меры и ассигнуют суммы, за каждое оспопрививание платят деньги, врачи распинаются, также придумывают меры, съезды врачей из кожи лезут, трактуют об обязательном оспопрививании, о штрафах, начальство тоже неравнодушно, попы пишут брошюры и составляют статистику оспенных эпидемий, пугают ими воображение общества и все толку мало. Почему же это? Кто тут виноват? И можно ли на самом деле оставаться равнодушным ввиду таких страшных народных бедствий? И как помочь горю?

Тот вполне мог бы почесть себя счастливыми, кто сумел бы разрешить все эти вопросы удовлетворительно. Отправляюсь в село и начинаю упрашивать бабу, чтобы она позволила привить оспу своему ребенку. Баба не соглашается и доказывает мне, что эта мучительная операция совершенно излишняя, — доказывает она тем, что у соседей, хотя детям и прививали оспу, но натуральная оспа (или, как они называют ее, Божья) все-таки поразила их. Я утверждаю, что она зато гораздо легче была, и это оказывается неверным, потому что она была вся сливная, а между тем в других семействах, хотя и не прививали, натуральная была довольно слаба. Наконец, я привожу доказательство, что с привитой оспой дети от натуральной не умирают. И мне никто не верит и приводят в пример десятки детей, у которых была натуральная и они все-таки не умерли, и таких, которым привита предохранительная, и они, тем не менее, умерли от натуральной.

Результатом такого спора получается полнейший отказ целых семей прививать оспу детям.

Положим, что я самый горячий поклонник оспопрививания, но если кто следил последние годы за развитием этого вопроса, может лишь потерять голову. Посмотрите, какой хаос: земства, фельетонная медицина и доктринеры готовы нас, земских врачей, чернорабочих предать анафеме за то, что мы мало содействуем распространению оспопрививания, наука в лице таких корифеев, как профессор Руднев, не прочь признать нас преступниками за то, что мы отравляем невинных младенцев этим тлетворным ядом. Одни утверждают, что необходимо прививать лишь гуманизированную оспу и что самая действительная та, которая распространяется с ручки на ручку, другие совершенно отвергают потребность гуманизированной и рекомендуют лишь одну телячью. Писсин, получивший премию от нашего правительства, утверждает, что, снимая оспу с ручки ребенка, мы тем самым лишаем его предохранительной силы оспопрививания, уничтожает значение этой мучительной операции и требует лишь распространения телячьей оспы. Священник Блинов, вычисливший число умерших от оспы в Вятской губернии за 1875 г. в 12 700 душ, приписывает все зло тому, что там земство завело два-три телятника, и проклинает всякие телятники. И всякого приходится не только выслушать, но даже слушаться, всякий претендует на папскую непригрешимость. Чтобы напугать воображение публики, необходимы крупные цифры, как крупные куши возбуждают разнообразные ощущения. Скажите, что в таком-то селе умерло 20 детей от оспы и это никого не потревожит, но скажите, что во всей губернии умерло от оспы 12 ООО и все ахнут и бросятся принимать меры. Но помножьте прежнее число 20 одного села на число сел губернии и вы получите 25 000, цифру, конечно, еще более ужасную. Странно, однако же, что 120 00 пугает, а 20 не пугает.

Но сельский земский врач, как чернорабочий, не располагает большими числами, а лишь маленькими. Вот село Семеновка. В ней около 2000 душ обоего пола. В 1876 г. там умерло 44 мальчика и 44 девочки всего 88 или около 45 из тысячи, т. е. самая обыкновенная смертность всей северо-восточной полосы России. Из 88 всего числа умерших от оспы умер 21 ребенок или 23 % со ста, или 230 из тысячи. Цифра ужасная, потрясающая особенно в сравнении с другими местами. В Женеве ежедневно умирает 2 из тысячи от оспы, а в Лондоне даже во время эпидемий умирает 18 из тысячи. В 1875 г. в Вятской губернии свирепствовала оспенная эпидемия, истребившая 12760 детей. Из статистики Вятской губернии известно, что там ежегодно умирает свыше ста тысяч от всех болезней. Значит, число умерших от оспы составляет 12,7 % всего числа умерших. Когда это сделалось известным, в Вятке удивились этому как чему-то новому и священнику Блинову посыпались благодарности за то открытие. В Семе- новке от оспы умерло 21 душа или 23 % всех умерших, т. е. вдвое больше, чем в Вятской губернии. Считаю долгом воздать благодарность семеновскому попу за то, что он поведал мне об этом потрясающем событии.

Однако же такая потрясающая смертность достойна ближайшего изучения. В ином селе может оказаться такое явление, что прививать оспу некому. Такое явление мне встретилось, например, в Семеновке. Я там осмотрел 20 семейств и исследование это дало мне следующие данные:

1.  Семейство Серегина: 1) Пелагея 1,5 года. 2) Данила 4 года; 3) Егор 5 лет и 4) Авдотья 3 лет. Никому из них не была привита предохранительная оспа; на всех была натуральная сильная сливная. Никто не умер, никто не окривел.

2. Семейство Трофимова: Роман, Андрей, Авдотья, Григорий, Надежда, на всех была Божья; предохранительной не прививали, никто не умер, никто не окривел.

3.  Семейство Васюкина: Настасья и Дарья. Оспу не прививали, была натуральная. Обе живы, Анна подверглась оспопрививанию и избегла Божьей.

4. Другое семейство Васюкина: Илья, Татьяна, Авдотья, Дарья и Прокоп 26 лет. Предохранительной не прививали, была Божья, и все они живы. Михаил Васюкин 3 лет был поражен Божьей, от которой и умер.

5.  Семейство Федосеевых: Семен, Анна, Акулина и Настасья. Предохранительной не прививали, была Божья, от которой выздоровели. Иван и Константин подвергались оспопрививанию, и Божьей не было.

6.  Семейство Харитонова: Василий — привита была; натуральной не было. Больше в семье не было никого.

7.   Семейство Федотова: Александр — не привита, была Божья.

8.  Семейство Рябова: Ульяна, Авдотья, Екатерина, Родион, у всех четырех оспа была привита, и Божьей не было; Марья пока без прививки; Авдотья — на ней была Божья. От оспы никто не умер.

9.  Семейство Степанова: Прасковья, Тимофей и Алексей, на них была Божья. Дмитрий с привитой. Никто от оспы не умер.

10.  Семейство Булычева; Мавра 5 л., привитой не было, была Божья; от оспы не умер никто.

11.  Семейство Арянова: Василий, Домна, Елена, Авдотья, на всех четырех была Божья; не прививали никому, не умер никто.

12.  Семейство Шишнева: Семен, Настасья, Николай, Зиновия, на всех четырех была Божья. Авдотья 2 л., на ней Божьей не было. Из них никому не прививали; Авдотья 4 лет умерла от Божьей оспы.

13.   Семейство Гаврилова: Александра, Авдотья; на них была Божья; Марья пока не подверглась Божьей; привитой ни на ком, не умер никто.

14.  Семейство Архипова: Агафья, Акулина, Никифор; на всех была Божья; не умер никто, никто не окривел.

15.  Семейство Софронова: Степанида, Прасковья, Авдотья, Никифор, Анна, на всех 5 была Божья. Терентий, Зиновий, Василий, на 3-х была привитая; Матрена, Иван и Яков умерли от Божьей, прививки не было.

16.  Семейство Игнатова: Иван и Николай; на них была Божья. Не прививали никому; от оспы не умер никто.

17.  Семейство Прокофьева: двое маленьких годовых детей; ни на ком не было ни Божьей, ни привитой, никто не умер.

18.  Семейство Тимофеева: Анна 16 лет; когда ей было 7 лет, на ней была Божья; никто у них от оспы не умер.

19.   Семейство Кириллова: Пелагея, Прасковья и Егор; на всех была Божья; у Егора сперва была привитая и все-таки пришла Божья, не умер никто.

20.  Семейство Кошелькова: Степан и Михаил; на обоих была Божья, и Марья умерла от Божьей.

Итак я осмотрел 20 семейств и в них описал юношеский и детский возраст в числе 79 субъектов; из них умерло 6 детей в разное время от натуральной оспы. Из 76 в разное время 14 была привита предохранительная оспа и лишь на одном из них несмотря на это была натуральная; из числа 76 лишь 3 годовых остаются без прививки пока, и Божьей на них не было. Но самое интересное то, что в 14 семействах из 20 была Божья оспа на 37 субъектах, и ни один из них не умер; в одной семьи вовсе не было ни Божьей, ни привитой, в одной семьи привита лишь одному и лишь в 4 семействах было 22 субъекта с Божьей и из них умерло 6. Итак в 20 семействах с юношеским и детским населением в 76 человек 59 были поражены натуральной оспой и из них в разное время умерли 6. Вникните в эти данные и вы убедитесь, что в глазах семеновцев мы теряем почву под ногами и предохранительное оспопрививание не возбуждает доверия. Это в одном селе. Возьмем другое. Я осмотрел 41 семью в хуторе Винновка с населением в 276 душ обоего пола. В этих семьях детей разного возраста 116 человек; из них на 10 лишь была привита предохранительная оспа; натуральная поразила 102 ребенка, и из них в разное время умерло 17. Из 41 семьи в 26 семействах была натуральная и из них от нее никто не умер. Из 10 привитых на одном была натуральная. В этом 41 семействе 14 человек детей не подверглись пока оспопрививанию, и родители их совершенно отвергают потребность в ней. Не говоря уже о староверах, которые к себе никого на порог не пускают, но и остальное население, даже малороссы, как в Винновке, всеми возможными путями стараются увернуться, улизнуть, отмолиться, отбояриться от нашей предохранительной оспы. Бывают времена и места, где дело стоит неимоверных усилий, чтобы выпросить, вымолить двух-трех детей для прививки оспы. Если вздумаешь крестьян пугнуть тем, что дети могут умереть от натуральной, то этим как раз цели не достигнешь: «Это что за беда, коли умрет (коли окриветь, это хуже)».

На земском собрании сидело человек 50 крестьян депутатов или гласных. Большинство из них прямо утверждало, что им не нужно ни оспен- ников, ни оспопрививателей. Один из них выразился: «Вы к нам хоть полки посылайте, не пустят прививать оспу». Другой гласный из крестьян, сидевший впереди, оглянувшись, обратил внимание собрания на то, что почти все гласные из крестьян рябые с явственными знаками натуральной оспы и ни одного кривого. «А что все рябые — какая беда мужикам и так ладно!» Осмотрите любое село и перед вами явится такая картина: часть детей уже подвергалась натуральной оспе, весьма немногим была привита с грехом пополам, а остальных детей родители ни за что не хотят подвергнуть этой мучительной операции.

Подчас просто курьез, какие обстоятельства могут служить помехой оспопрививания. В одном селе я провел целый день и через посредство старосты, очень подвижного и расторопного мордвина, хлопотал, чтобы привить оспу хоть двум детям. Прождал я целый день и никого не добился. Староста взмолился: «В. Б.! Прости на этот раз; чрез неделю праздник Михаила, бабам хочется погулять, а тут как раз ребята расхвораются, не хотят ни за что». В другом селе я был за неделю перед святками и несмотря на все старания и содействие местных властей: старшины, старосты, выборных, писаря, я не мог добиться ни одного младенца для прививки оспы. Особенно туго идет оспопрививание зимой, и крестьянки с трудом поддаются всяким просьбам и мольбам. Они говорят совершенно справедливо: «Студено, простудим еще!» и всеми средствами стараются отделаться от зимней прививки. Между тем всем хорошо известно, что оспенные эпидемии преимущественно свирепствуют зимой. Затем настает весна, а за ней лето, а вместе с ними неустанный труд и работа в поле; во-пер- вых, никого никогда дома не найдешь, а во-вторых, во время работ уж ни за что не дадут привить.

Итак, одно из величайших препятствий к распространению оспопрививания заключается в полнейшем недоверии народа к его предохранительной силе. Факты, мною представленные, не позволяют нам слишком в этом винить народ. Но позвольте, ведь то же недоверие могут возбудить и наблюдения других. В прошлом 1876 г. была эпидемия оспы в Дерби; д-р Придо представил следующий отчет: всех случаев заболеваний оспой было 40, из них 8 лишь были невакцинованы, а 32 были вакцинированы; трем из 8 невакцинованных оспа была привита за несколько дней до заболевания и 2 из них умерло. Из 32 вакцинированных сливная форма была у 13 человек, в том числе у одного была геморрагическая. У одного вакцинированного на 13 году пред тем была даже произведена ревакцинация (Военно-медицинский журнал. 1877. Сентябрь. С. 37). Таким образом, ни вакцинация, ни даже ревакцинация не всегда предохраняет от поражения натуральной. Согласитесь, ведь не каждый же день прививать себе оспу! И если в народе существует недоверие к этой мучительной операции, то насиловать его, наложить на него обязательное оспопрививание и подвергать его штрафам немножко нечестно. Придется гнать со двора мужика последнюю коровенку и тем лишить единственного источника пищи бедных детей. Торопиться совсем пока нечего. Повторяю, я, положим, самый горячий поклонник оспопрививания. Достав кое-как лимфу, принимаюсь за дело и радуюсь, что у меня оно пойдет во что бы ни стало. Не тут-то было. Если трудно прививать крестьянским детям оспу, то снять оспу во ста раз труднее. В то время как в Германии существует убеждение, что снятие оспы облегчает страдание ребенка, в русском народе, начиная с крестьян и оканчивая мировыми судьями, живет непреодолимое предубеждение против снятия. Однажды прививши оспу ребенку одной хохлушки, узнаю через неделю, что оспа превосходная, но что она ни за что не позволяет снять. Я к ней отправился с волостным начальством, «хоть в тюрьму, не дам!». Сообщаю о таком казусе двум мировым судьям; они мне ответили, что и они не дали бы снять. Выше я уже сказал, что Писсин, удостоенный премии, также восстает против снятия. Но вот свежий казус. Дюссельдорфское местное правительство издало полицейское распоряжение, что каждая мать, отказывающая оспопрививателю в праве взять вакцину от ее привитого ребенка, подвергается штрафу в 30 марок; на этом основании г-жа Альтенгофф, ребенку которой оспа была привита в публичном прививательном институте, за отказ снять была приговорена Эссен- ским судом к штрафу в 5 марок. Но Гаммский апелляционный суд оправдал обвиненную, так как германский закон, хотя и предписывает обязательное оспопрививание, не обязывает, однако, родителей давать своих детей для снимания оспенной материи (Военно-медицинский журнал. 1877. Сентябрь. С. 3).

Вообще очень много врачей против снимки и прививки с ручки на ручку. Это бы еще ничего. Но есть такие оригиналы, которые утверждают, что врач, снимающей оспу с ручки и прививающий на ручку, чуть не преступник, потому что этим путем легко якобы распространить сифилис. Но ведь во всей Европе главным образом оспопрививание распространяется только этим путем. Так, Леребулле говорит, что caeteris paribus вакцина, взятая от дитяти, действительнее вакцины, взятой от взрослого. Так он привил 20 рекрутам вакцину от ребенка и привилась у пятерых, а 22 от взрослого и принялась у 4; во-вторых, он привил 613 рекрутам, уже раньше вакцинованным и даже ревакцинованным, вакцину от детей и привилась у 172, а привитая 231 от взрослых принялась у 56. Мало того, если одному и тому же ребенку на одной руке прививали вакцину от дитяти, а на другой от взрослого, то на первой получались великолепные гнойники, а на второй плохие или даже вовсе не получались (Военно- медицинский журнал. 1877. Сентябрь. С. 29).

Дальше доказывать, что вся Европа прививает оспу с ручки на ручку считаю совершенно излишним, притом же это чуть ли не лучший способ. Я несколько раз в одно и то же время прививал одним детям телячью, а другим с ручки. Первая содержалась в трубочке, вторая просто на стекле; первая не принималась нигде, вторая везде и всегда превосходно. Но повторяю, если крестьяне противятся оспопрививанию, то снимать еще больше помех. Таким образом, второе обстоятельство, мешающее развитию оспопрививания, коренится в непреодолимом сопротивлении крестьян к снятию и отвивке лимфы.

Откуда же нам взять лимфу? В Самаре с год уже существует оспенное депо, т. е. телятник, но сколько раз мы ни получали оттуда лимфу, она никогда у нас не прививалась. Заявляя об этом земскому собранию, я ему объяснял, как трудно нам, врачам, бороться с этим народным бедствием и что из всех бед все-таки самое серьезное препятствие в том, что нет источника верно действующей лимфы. К счастью, я ошибся. Тут же другой врач Блинов опроверг меня, уверяя собрание, что источник этот найден, стоит лишь выписать от Штоль и Шмидта лимфу, хотя это очень дорого будет стоить, именно 50 к. сер. трубочка. Слава Богу, гора с плеч долой, подумал я, наконец-то нашли. Впрочем, что же тут дорогого? Из каждой трубочки можно привить 3 детям, следовательно, тысяча трубочек хватить на 3000 детей и это всего будет стоить ежегодно 500 рублей. Да это вовсе не дорого. Ввиду таких соображений, санитарная комиссия согласилась отпустить 500 рублей на покупку лимфы, получили 40 трубочек от Штоль и Шмидта за 25 рублей и она не принялась. Между тем мы бросили снимать лимфу с ручки в надежде на Штоль и Шмидтовскую и попали впросак. Вот уже два месяца как мы сидим без оспы и всюду пишешь, клянчишь, Христом Богом просишь лимфы. Погода со второй половины октября великолепная, как раз время заняться прививкой оспы в обширных размерах, а тут нет лимфы, хоть тресни. Поймите ту бездну препятствий и ту путаницу отношений и вы поймите, что от всего легко прийти в отчаяние и с отчаяния взяться за устройство телятников. Впрочем, нужно очень осторожно приступать к такому делу, не то отыщется либеральный профан вроде вятского священника отца Николая Блинова и свалит на вас всю вину. К каким результатам якобы привели телятники в Вятской губернии, нам расскажет священник Блинов. «По порядку изложения здесь следовало говорить о мерах, ведущих к защите населения от чрезвычайной и случайной смертности, но это не входит в нашу специальность и мы можем смотреть на дело только с общественной точки зрения, а ничуть не медицинской; собственно в этом направлении сделаем несколько замечаний. Главной предупредительной мерой против появления и распространения оспенной эпидемии само собой должно считать оспопрививание; в этом никто не сомневался (а Рейтц? а Герман из Пешта? а профессор Руднев? а целая школа ученых?).

Но в каком состоянии находится оно в Вятской губернии? Нужно ли молчать или говорить что оно идет вполне хорошо, после того как только в один год умерло 12 760 человек от оспы. Нет, все мы знаем, что действительно в течение последних десяти-пятнадцати лет оспопрививание у нас падало и наконец, когда появились проекты и само устройство телятников, то оспопрививание дошло до крайней небрежности. Мысль об устройстве телятников была санкционирована в Вятской губернии первым съездом врачей, губернские и уездные земства, доверившись категорически высказанным положением о безусловной полезности телятников (это неправда, отец Николай! Первый съезд врачей в Вятке постановил: «употреблять гуманизированную лимфу только под непосредственным наблюдением врача, в остальных же случаях употреблять телячью лимфу, для чего и завести в каждом уезде телятник», с. 168) решились завести их. Но если еще медицинские силы губернии недостаточно уяснены, их думали устроить на ничтожные средства, но вред оказался громадным. До устройства телятников каждый оспопрививатель обязан был на собственный свой страх (какая наивность!) всегда иметь наготове запасную гуманизированную лимфу; с устройством же телятников все надежды были обращены на них, а результат получился тот, что оспопрививатели оставались без лимфы. «За все такие эксперименты мы поплатились тысячами умерших людей от оспы. И ужели в настоящее время мы не примем действительных мер к постановке оспопрививания на надлежащий путь. Организация оспопрививания — это одна из существенных нужд времени и одно из главных требований общества от медицинских сил губернии и т. д. (3-й съезд вятских врачей. С. 34-35). Это глаголание отца Николая тянется на несколько страниц. В начале этой цитаты священник Блинов обещал коснуться лишь общественной стороны и не задевать медицинской; но он совершенно уклонился от своей специальной цели, т. е. статистики, и целиком вторгнулся в неподсудную ему область медицины. Отцу Блинову нужно было произвести эффект и он вполне достиг цели, указав на страшную цифру в 12 ООО смертей от оспы. Однако же эти 12 ООО входят в состав 99 437 умерших во всей Вятской губернии за 1875 год или 4,5. Но эта цифра смертности в Вятской губернии почти постоянная. В Вятской губернии за 1872 г. умерло около 100000 жителей (см., отчет Вятского статистического комитета за 1872 г. С. 37). За пятилетие с 1868-го по 1872 г. на 100 жителей там умерло 4,23. Отец Блинов упустил из виду это постоянное явление своей нищенской губернии, и мы теперь не знаем, ввиду такой ежегодной стотысячной смертности, ежегодно ли в Вятской губернии такие эпидемии оспы и насколько эпидемия 1875 г. увеличила общую цифру смертности.

Указанные мною цифры доказывают, что эпидемия 1875 г. не изменила там общей цифры смертности; смертность же в 4,5 — явление, общее всей северо-восточной полосе России. По уверению священника Блинова, в Вятской губернии из общего числа ста тысяч от оспы умерло 12 % — главная вина телятники. В Семеновке умерло 23 %; может быть, что то же повторилось по всей Самарской губернии, хотя тут телятников не было.

Ничего нет легче, как заниматься статистикой и задать шику обобщениями. Земская управа через епархиальное начальство может потребовать списки известного рода со всей губернии; отпечатайте эти списки, подведите итоги, и обобщения готовы. Я не придаю никакого значения таким канцелярским бумажным построениям. Эти груды писанного хлама остаются без всякого практического применения, потому что они не выясняют и не разрешают ни одного вопроса. Вот мы знаем, что в Вятской губернии за 1875 г. умерло от оспы 12000, но мы не знаем, все ли это число субъектов, пораженных в том году оспой, или ничтожная крупица всей той массы оспенных больных, которые остались в живых, как это мы видим в Семеновке, где на 54 больных оспой умерло 6. Затем, отец Блинов нам ничего не сказал, были ли эти 12000 или часть из них вакцинированы, или нет. Одна голая цифра, выхваченная из всей остальной массы без должного истолкования, доказывает лишь, что статистика обоюдоострое орудие. Я думаю, что если бы духовенство усерднее занималось проповедью о необходимости оспопрививания и если бы народ отнесся с несколько большим уважением к пасторским словам, то это принесло бы больше пользы, чем публикация голых цифр о смертности, и без того всем известной.

Распространять ее, т. е. оспу (Автор статьи имеет в виду предохранительную оспу, т. е. вакцину.) мы можем всякими путями. Я далек от мысли навязывать народу обязательное оспопрививание, но одно условие земство может требовать обязательно, именно, чтобы каждая волость, пожалуй даже каждое село, обязательно обзавелось бы лицом мужского или женского рода, которое занималось бы постоянно распространением оспопрививания. Такие выборные лица подготовляются участковым врачом; он их научает этому искусству, снабжает их лимфой, инструментами и следит за их деятельностью.

Но чтобы иметь постоянный запас лимфы и избегать опасности заражения сифилисом, необходимо, по крайней мере, в каждом губернском городе иметь оспенное депо или телятник.

Долгое время дело оспопрививания в Гамбурге шло очень плохо. Прививка с ручки на ручку вызывала там часто процессы по поводу заражения сифилисом; наконец д-р Леонгард Фойгт, предварительно съездив в Голландию и осмотрев там четыре превосходно устроенные и плодотворно действующие телятника, решился и в Гамбурге устроить по голландскому образцу и у себя телятник, который теперь дает самые удовлетворительные плоды. Дело, следовательно, заключается в том, что необходимо устроить хорошие телятники и настоящие оспенные депо. Тогда они принесут несомненную пользу тем, что земским врачам целой губернии будет откуда черпать лимфу и снабжать ею своих оспенников. Последние же непременно ее станут распространять только с ручки на ручку и то лишь в среде тех, кто на это изъявит согласие, без всяких принудительных и репрессивных мер, без всяких штрафов, но лишь силою убеждений. Время и общественная энергия — лучшая порука за успех этой санитарной меры.

[28] О московской чуме 1771-1772 гг. наиболее обстоятельно написано А. Ф. Шафонским (1775). Его книга дает представления о клинике и эпидемиологии чумы в крупном городе, об организационных мероприятиях и нормативной базе, используемых для борьбы с такими эпидемиями в масштабах огромного по территории региона. После знакомства с ней испытываешь культурный шок от современных описаний эпидемий, сделанных по типу табличек «заболело»/»умерло» и при этом подписанных десятками «корифеев» современной российской эпидемиологии. Я рекомендую эпидемиологам знакомиться с работой А. Ф. Шафонского (1740-1811) еще в начале своей деятельности. Книга имеется в фондах Центральной научной медицинской библиотеки Московской медицинской академии им. И. М. Сеченова (117997, Москва, Нахимовский проспект, д. 49; ст. метро «Профсоюзная»; шифр книги 0577^МЯ/АНТ) (рис. 40).

Описание московской эпидемии чумы, как единого процесса, имеющего характерные стадии, содержится в трудах Д. Самойловича (1744-1805), переизданных в 1952 г. Там же приведено описание клиники бубонной чумы. Их ценность в том, что они сделаны человеком, наблюдавшим не отдельные случаи чумы, а их тысячи, к тому же на разных стадиях эпидемического процесса. Книги Дербека Ф. И. (1905) и Васильева К. Г., Сегала А. Е. (1960) дают
историческую реконструкцию чумы 1771-1772 гг. В книге М. В. Супотницко- го, Н. С. Супотницкой (2006) показаны механизмы развития чумы в Москве.

Рис. 40. Титульный лист «Описания моровой язвы», составленного А. Ф. Шафонским

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

[29] Здесь JI. Я. Скороходов ошибается. Несмотря на страшную смертность в больницах во время холерных эпидемий, врачи и медперсонал, как правило, холерой не заболевали. Например, в Москве в 1830-1831 гг., во вторую пандемию, в четырех больницах, где находились больные холерой, из 165 служащих не умер никто. В то же время в госпиталях с больными сыпным тифом им заражались все врачи. Такое несоответствие смертности, наблюдаемой повсеместно при холере, и ее «неприлипчивости» вызвало ожесточенные дискуссии между учеными различных направлений (см. [15]). Локалисты считали, что больной не вырабатывает в своем организме болезнетворного начала, заражение его происходит от почвы. Контагионисты утверждали, что поступление в организм заразного начала осуществляется питьевой водой. Локалисты с этим не соглашались и аргументы своих оппонентов относили к древнему народному и традиционному верованию, что распространение повальных болезней происходит от заражения колодцев. Эти споры продолжались и после открытия Кохом холерного вибриона в 1881 г. Например, контагиони- сты из-за того, что чувствительность бактериологических методов в те годы была очень низкой, не смогли привести убедительных доказательств присутствия холерного вибриона в воде, которую потребляло население Гамбурга во время эпидемии 1892 г. Однако уже в нач. XX в. к мнению локалистов перестали прислушиваться.

Появление в России и Европе ранее неизвестной болезни — азиатской холеры — для людей того времени стало настоящей катастрофой. Народным массам трудно было свыкнуться с мыслью, что существует болезнь, способная в течение 1-2 суток или даже нескольких часов убить совершенно здорового и крепкого человека. Внезапное развитие симптомов, напоминавших отравления сильнейшими ядами, быстрая смерть и неудержимое распространение болезни между низшими слоями населения возбуждали невольные подозрения в злонамеренных отравлениях и вызывали во многих местах взрыв народного негодования, обрушившегося преимущественно на врачебный персонал.

В России холера, а особенно меры правительства против нее, послужили причиной народных волнений в Тамбовской, Калужской, Московской, Одесской и др. губерниях. Наибольшую известность приобрел так называемый «холерный бунт» в Петербурге на Сенной площади: 22 июля 1831 г. народ окружил кареты, в которых возили холерных больных, нанося оскорбления и побои полицейским чиновникам и надзирателям конвоя. На другой день, после наступления ночи, разъяренная толпа ворвалась в госпиталь, вытащила на улицу больных, чтобы отправить их домой, убила двух врачей и избила жандарма, затем переломала холерные кареты и произвела другие бесчинства. Особенно страшный бунт, сопровождавшийся избиением врачей и офицеров, разразился в Аракчеевских военных поселках Новгородской губернии. Декабрист М. С. Лунин по поводу холерных бунтов в России заметил: «Всюду проливалась кровь и чернью, и военными судами».

Такие же беспорядки происходили в 1830-х гг. в Венгрии, где народ подозревал отравление. Употреблявшуюся для дезинфекции хлорную известь сочли за яд и заставили врачей ее глотать, в доказательство безвредности.

В 1832 г. в Бирмингеме (Англия) разнесся слух, что хоронят еще живых людей, заболевших холерой; толпа бросилась на кладбище, разрывала могилы, переломала гробы и убила несколько лиц, заподозренных в воображаемом преступлении. В тот же год в Манчестере тысячи людей собрались в одно утро на улице; среди толпы несли на носилках обезглавленный труп ребенка, у которого врач отрезал голову для анатомических исследований. Население города считало, что ребенок убит врачами холерного госпиталя, и собиралось его разрушить. Бунт был подавлен войсками.

Последние холерные бунты в России имели место в Астрахани и в Саратове в 1892 г. На астраханцев противоэпидемические меры властей произвели чрезвычайно сильное впечатление. В соответствии с контагионистическими представлениями, живого еще человека, чтобы от него не заразиться холерным вибрионом, хватали специальными щипцами. Затем заболевшего грубо, силой, при криках и плаче всей семьи, полицейские и санитары помещали в гроб с жердями (носилок не хватало, а гробов запасли с избытком). А тот, в свою очередь, ставили на повозку, в которую обычно бросают отловленных собак. Бунт начался в воскресенье 21 июня с разгрома «собачьих фургонов», холерных больниц, полицейских участков. После его подавления военно-окружным судом к повешению приговорено 20 человек (т. е. значительно больше, чем после подавления графом Г. Г. Орловым чумного бунта в Москве в 1771 г., тогда было повешено 3 человека) и сотни — к ссылке и тюремному заключению.

Бунт в Саратове начался 10 июля. Толпа, приведенная в ярость мыслью о том, что больных будто бы хоронят живыми, разнесла полицейские участки, дом полицмейстера и квартиры врачей. Той же участи подверглись и холерные бараки, из которых были выпущены больные, которые затем погибли. Толпа убивала врачей, больничную прислугу и частных лиц. Порядок был восстановлен при помощи войск.

Детальное описание холерных эпидемий первых четырех пандемий в России можно найти в работах Г. Ф. Архангельского (1871,1874). Его работы представляют интерес еще и потому, что он придерживался локалистических позиций на эпидемиологию холеры и привел немало данных в пользу наличия в почве Петтенкоферовского фактора Y, посредством которого «холерный зародыш» (фактор X) превращается в «холерный яд» (фактор Z). Сейчас эта умозрительная точка зрения кажется смешной, но она основывалась на том, что: 1) существуют местности, в которые холера никогда не «заносится»; 2) холера в России распространяется «против» течения рек; 3) холерную заболеваемость нельзя связать с развитием транспортных коммуникаций и миграцией людей. Как правило, эти выводы обосновывались огромным статистическим материалом. Но не только во второй половине XIX в. у бактериологии не существовало методических возможностей подтвердить наличие фактора Y в почве, но и на протяжении почти всего XX в., до открытия явления «некультивируемо- сти бактерий» и разработки методов молекулярной диагностики. В 1990-х гг. стало ясно, что холерный вибрион поддерживается в почве и водной среде в простейших организмах, которые и играют роль фактора Y для размножения вибриона и повышения в определенных условиях его вирулентности (см.: Бухарин О. В., Литвин В. Ю., 1997). Следовательно, в спорах контагионистов и локалистов победили локалисты, правда, их сегодня называют уже по другому — сторонниками природно-очаговых сапронозов.

В воспоминаниях А. А. Генрици (2002) мы соприкасаемся с забытым искусством дифференциальной диагностики инфекционных болезней в добактерио- логический период. И тут есть чему поучиться. Вот как он отличает холеру от других энтеритов, еще на ранней стадии болезни: «Лицо у всех их осунувшееся, взгляд равнодушный, стоячий, неохотно фиксирующий предметы; глаза несколько запавшие, с расширенными зрачками, но без синих кругов, скулы сравнительно означившиеся, нос заострившийся, его крылья опавшие, неподвижны. Нос на ощупь холодный; губы со слабым, синеватым оттенком, бледные. Язык тонкий, довольно широкий, плоский, высовываясь, продвигается по самому дну рта, причем корень и средина его не образуют, как обыкновенно, при высовывании выпуклости, или хребта, а западают, весь язык при этом представляет слабую, ложкообразную выемку; язык синеватый, особенно на конце, на ощупь холодный до средины, дрожащий, чистый и не сухой. Больные при требовании моем плюнуть на пол не находят для этого достаточно слюны во рту; кисть руки холодная, слегка синеватая, как и ноги; пульс ползучий, длинный, редкий, довольно малый и мягкий. Жажда небольшая, но большой позыв на холодное питье; аппетита по-настоящему не имеют, но отвращения от пищи нет, так что, по их словам, немного едят, смотря на других».

Генрици сопоставляет многолетний ход холерных эпидемий на разных территориях и в различных этнических группах. Он описывает совершенно незнакомую из современных учебников клинику холеры и забытые сегодня больничные и казарменные эпидемии. Его описания эпидемий насыщены многочисленными географическими, топографическими и климатическими данными.

В работе С. Павловской (1893) приведен исторический анализ холерных эпидемий в России в XIX в. В работе Г. Гезера (1867) описываются первые три холерные эпидемии в мировом масштабе. Ф. Ф. Эрисман (1893) вводит нас в суть дискуссий локалистов и контагионистов. Это книга дает пример того, как и на каком уровне критичности и эрудиции надо вести дискуссию в эпидемиологии. Сам автор придерживается локалистических позиций. В статьях И. С. Блоха (1922) и А. А. Грацианова (1922) описана чудовищная холерная эпидемия 1920-1921 гг. в России, охватившая даже ее северные регионы.

[30] Здесь Л. Я. Скороходов впервые упоминает о Германе Бургаве (Бургааве; Boerhaave, 1668-1738), далее он рассказывает о влиянии идей школы Бургава на развитие русской терапии, но нигде не приводит никаких сведений о том, кто такой был Герман Бургав, и в чем состояла суть его системы взглядов на патологию и терапию. А между тем из всей «пестроты» различных направлений в медицине, характерных для XVIII в. (см. [23]), русская терапевтическая мысль выбрала направление, развиваемое Бургавом и его школой, и следовало ему почти 100 лет.

Г. Бургав

Герман Бургав — один из знаменитейших врачей XVIII в.; родился в маленькой деревне Вооргоуд (предместье Лейдена) в Голландии, в семье пастора. Согласно желанию отца, он сначала готовил себя для духовного звания, от которого, однако, его оттолкнула крайняя нетерпимость тогдашнего духовенства ко всякому, сколько-нибудь самостоятельному мнению. С тех пор он окончательно посвятил себя медицине. Получив докторскую степень, Бургав в 1701 г. сделался профессором медицины в Лейдене, а в 1709 г. профессором ботаники и медицины. В это время им изданы два главнейших его сочинения: «Institutiones medicae in usus exercitationis annuae domesticos» (Лейден, 1708) и «Aphorismi de cognoscendis et curandis morbis, in usum doctrinae medicae» (Лейден, 1709), долгое время служившие основанием для практического преподавания медицины. Как заметил Т. Мейер-Штейнег (1999), на долю немногих врачей выпало такое признание и любовь, которым пользовался Бургав. Это зависело прежде всего от счастливого сочетания в нем гения и характера; помимо обширных знаний и большого ума, он отличался большой добротой и на редкость приветливым и открытым нравом.

Т. Мейер-Штейнег (1999) и Л. Менье (1926) относят его к так называемым «хранителям традиций», ученым-медикам, считавшим примером для своей деятельности Гиппократа. Это движение появилось в XVII в. как реакция на грубый эмпиризм ятрохимиков и ятрофизиков. Из ученых наиболее близким ему по духу был Сиденгам (см. [20]).

Бургав представлял собой тип ученого, характерного для XVIII в., — широкого эклектика, попытавшегося осуществить синтез современных ему медицинских знаний. В медицине он признавал лишь два метода, взаимно дополняющихся, — наблюдение и аналогию. Наблюдение пользуется точной историей болезни, ее причин, природы и последствий; справедливой оценкой средств, оказавшихся действительными или вредными, употреблявшихся случайно или согласно правилам искусства; наконец, вскрытием и исследованием трупов больных, наблюдавшихся при жизни врачом. Аналогия позволяет сравнивать настоящий непонятный случай с другими, ранее виденными. В медицине не должно быть деления на секты. Несомненно, медицина обязана своим развитием прогрессу анатомии, ботаники, химии, физиологии и механики, и можно сказать, что механика и химия дают всему объяснение. Однако в своей терапии Бургав настаивал на «жизненных показаниях»; он писал о нежелательном действии некоторых лекарств, затрудняющих проходимость сосудов для «жизненного истечения»; по-видимому, он допускал наряду с механическими и химическими явлениями еще особого рода жизненные явления.

Его учение о болезни в качестве отправного пункта имело следующее положение: как все органические процессы зависят от движения твердых и жид
ких частей тела, так и болезнь представляет собой не что иное, как расстройство движения, причем оно локализуется или в тканях, или в соках. В первом случае дело идет об органических пороках развития, об отклонениях от нормы составных частей тканей в отношении числа, величины и положения, или о слишком сильном или слабом напряжении. В других случаях дело идет о количественных изменениях, особенно о плеторе (прилив крови) или изменениях в их взаимоотношении, внешним выражением чего служит так называемая «acriminia». Она может быть кислого, соленого, горького, ароматического, жирного, щелочного или клейкого характера. Таким образом, Бургав, будучи солидистом (см. [20]), одновременно по мировоззрению отчасти виталист (см. [41]). Но его эклектика не знает границ. Далее он является ятрохимиком и даже гумористом. Он писал, например, о болезнях, являющихся следствием избытка жидкостей в организме, что имеет много общего с галеновским понятием о плеторе. Его определение болезни также чисто галеновское: болезнью называется состояние человеческого организма, при котором нарушены функции жизненные, природные и животные. По сути своего учения Бургав вернулся к древнему учению о дискразиях (от греч. слов, означающих «смешение соков» тела) — патологии, вызванной неправильным смешением или изменением состава жидкостей организма, и довел его до крайности другими измышлениями в духе «конструирования природы».

Его классификация болезней представляет собой все тот же образец медицинского мышления эпохи. Вначале идет речь о болезнях простого плотного волокна (фибры), затем следуют болезни слабой и затем напряженной и эластической фибры.

Бургав подошел вплотную к современному пониманию заразности больных с натуральной оспой. С глубокой древности оспу не относили к заразным болезням, т. к. в детстве ее переносили все. Оспа считалась соматической болезнью, вызванной брожением крови ребенка, который питался менструальной кровью во время внутриутробного развития (например, Рази, 850-923). В XVIII в., по мере снижения контагиозности штаммов возбудителя натуральной оспы, циркулирующих среди людей, появлялось все больше людей, не перенесших оспу в детстве, они инфицировались при контакте с больными оспой; так стало ясно, что оспа является контагиозной болезнью. «Эта болезнь, хотя и эпидемическая, получается сообщением заразы от ранее пораженного человека: зараза находится, по-видимому, сначала в воздухе, затем передается рту, носу, пищеводу, желудку и кишкам», — писал Бургав (по Губерту В., 1896).

Лечение, назначаемое Бургавом, напоминает гиппократовское — оно «направляет целительную силу природы», т. е. включает диету и небольшое число испытанных временем средств (потогонные, умеренно кровопускания, тонические средства, опий, хинин, вино, эфирные масла и т. п.).

Во всех своих трудах он исходил из предположения, что самый верный руководитель в лабиринте медицинских систем — это история медицины, а основание всякого знания лежит в наблюдении при помощи чувств, но что психические процессы, равно как первоначальные физические и последние метафизические причины явлений, одинаково недоступны физическому методу. В этом духе работал он сам и учил работать своих учеников (А. Галлер, Г. ван Свитен, А. де Гаэн и Дж. Прингле). В России наиболее последовательными сторонниками Бургава и лейденской школы были профессора С. Г. Зыбелин, И. X. Керштенс, Ф. К. Уден, А. М. Шумлянский, Ф. Г. Политковский. Умер Бургав 23 сентября 1738 г. от болезни сердца.