Биологическая война. Введение в эпидемиологию искусственных эпидемических процессов и биологических поражений: монография. 1.7. Становление бактериологического оружия между мировыми войнами

1.7. СТАНОВЛЕНИЕ БАКТЕРИОЛОГИЧЕСКОГО ОРУЖИЯ МЕЖДУ МИРОВЫМИ ВОЙНАМИ

Подведение итогов - Женевский протокол 1925 г. Послевоенные взгляды на ведение бактериологической войны. Микроорганизмы - потенциальные агенты БО. Способы и устройства 1930-х гг., предназначенные для ведения бактериологической войны. Критические взгляды на БО. Мистификация Стида. Ошибки профессора Триллья (A. Trillat). Повышение вирулентности бактерий. Технологии и устройства для производства и длительного хранения микроорганизмов в жизнеспособном состоянии. Бактериологические диверсии в СССР. Военнобиологическая программа Польши. Возобновление бактериологических диверсий в ходе военных действий. А как же немцы?

 

После окончания Первой мировой войны стала очевидной принципиальная возможность создания нового вида оружия — бактериологического. Возбудитель инфекционной болезни виделся военным теоретикам в качестве «контагия», способного самостоятельно распространяться по войскам противника и проникать в глубь его территории, вызывая сокрушительные эпидемии среди населения. Сама же бактериологическая война представлялась им весьма эффективной и не требующей особых затрат, особенно если начать ее первыми.

Подведение итогов Женевский протокол 1925 г. После окончания Первой мировой войны Германию принудили к подписанию в июле 1919 г. Версальского договора. Статья 171 этого договора содержала следующее положение: «Учитывая, что применение удушающих, ядовитых или других газов, или же аналогичных жидкостей, веществ или средств запрещено, Германии строго запрещается изготавливать или импортировать их». Аналогичные формулировки были включены державами-победи-тельницами в мирные договоры, заключенные со всеми союзниками Германии.

В феврале 1922 г. в Вашингтоне была проведена международная конференция, первоначально имевшая своей целью ограничение численности ВМС. В США ей предшествовали обширные исследования в области химического оружия, по результатам которых американское руководство пришло к выводу, что оно должно быть запрещено. Поэтому США предложили Вашингтонской конференции резолюцию, запрещавшую химическое оружие, по своей сути повторявшую аналогичные положения Версальского договора. Большинство представителей стран — участниц конференции, резолюцию утвердили, но отметили, что она не имеет силы договора, и, следовательно, ее ожидает участь Гаагской конвенции. Сенат же США немедленно утвердил резолюцию, не приняв во внимание разногласия между странами.

Мысль о возможности применения патогенных бактерий в военных целях была публично высказана экспертами сразу после войны, когда стали обобщаться сведения о бактериологических диверсиях германских агентов. Но только в 1923 г. смешанная комиссия по разоружению при Лиге Наций заинтересовалась опасностью применения БО. Ею были привлечены к работе по уяснению технически возможных форм ведения бактериологической войны крупные бактериологи того времени: Мадсен, Бордэ, Пфейффер, Каннон (Madsen, Bordet, Pfeiffer, Cannon). В целом эксперты отнеслись отрицательно к целесообразности создания БО, но не к самой возможности его создания. Свою позицию они обосновывали тем, что действие БО невозможно измерить и локализовать, а также постоянной опасностью переброски инфекционных болезней через линию фронта от неприятеля к своим войскам. У экспертов вызвало серьезное опасение возможность продолжения эпидемии и по завершению военных действий. Эксперты высказали некоторые частные мнения:

Каннон признал совершенно осуществимым мероприятием заражение микробами почвы и уничтожение урожая.

Бордэ указал на микроб мальтийской лихорадки (возбудителя бруцеллеза), как на идеальный агент для бактериологической войны.

Пфейффер считал возможным распространение патогенных бактерий гранатами и шрапнелью.

Главные же выводы комиссии экспертов, представленные в докладе Лиги Наций, состояли в следующем:

1) действие БО не может быть ни изменено, ни локализовано;

2) с применением культур тифа и холеры для заражения водных источников можно бороться путем фильтрации воды;

3) распространение чумы посредством мышей опасно так же для нападающего, как и для подвергающегося нападению;

4) опасность распространения сыпного тифа посредством вшей значительно преувеличена;

5) бактериологическое оружие не допускает возможности получения решительных результатов, так как при современном состоянии гигиены и микробиологии можно прекратить распространение эпидемии.

Из этих выводов следует, что эксперты не исключали возможности бактериологической войны, хотя и старались смягчить ее значение. Однако любопытным представляется то обстоятельство, что уже в 1923 г. БО, еще не применявшееся даже в тактических операциях, рассматривалось как оружие массового поражения. Например, в докладе этой же комиссии было отмечено, что «химические и бактериологические методы придают будущей войне особенно бесчеловечный характер и доводят опасность войны до крайнего предела, вплоть до угрозы существованию человечества и цивилизации». Собрание Лиги Наций, заслушав этот доклад, ограничилось тем, что поручило совету: 1) опубликовать доклад комиссии и 2) озаботиться самой широкой популяризацией этого вопроса (Блюменталь Н., 1932).

В результате прений в Женеве был выработан следующий протокол.

«Нижеподписавшиеся полномочные представители от имени соответствующих государств:

считая, что применение на войне удушливых, отравляющих или подобных газов, так же всяких аналогичных жидкостей или веществ, по справедливости было осуждено общим мнением цивилизованного мира;

считая, что запрещение этого применения сформулировано в договорах, к которым присоединилась большая часть государств мира;

в целях заставить признать во всем мире это запрещение включением как неотделимую часть в международное право, которое одинаково обязательно для сознания и для практики государства, — заявляют:

что Договаривающиеся Высокие Стороны, поскольку они еще не присоединились к этим договорам, признают это запрещение, принимают распространение этого запрещения на средства бактериологической войны и согласны рассматривать себя, как связанных между собой, согласно этой декларации.

Договаривающиеся Высокие Стороны приложат все усилия, чтобы побудить другие страны примкнуть к настоящему протоколу. Это присоединение будет сообщено Президенту Французской Республики и через него всем государствам, подписавшимся и примкнувшим к этому протоколу. Это присоединение будет действительным со дня оглашения, сделанного правительством Французской Республики.

Настоящий протокол составлен в Женеве 17 июня 1925 г.»

Протокол подписали: Германия, США, Австрия, Бельгия, Британская империя, Канада, Ирландия, Франция, Индия, Болгария, Чили, Китай, Колумбия, Дания, Египет, Испания, Эстония, Абиссиния, Финляндия, Греция, Венгрия, Италия, Литва, Латвия, Люксембург, Норвегия, Панама, Голландия, Персия, Польша, Португалия, Румыния, Сальвадор, Сиам, Швеция, Швейцария, Сербия, Чехословакия, Турция, Парагвай, Венесуэла. Однако в 1920-х гг. ратифицировали этот протокол только Франция, Венесуэла, Австрия, Египет и Италия. США не ратифицировали протокол, так как при его обсуждении в сенате возникла политическая оппозиция, этот вопрос был снят с повестки дня и не обсуждался до 1969 г. СССР ратифицировал его 5 апреля 1928 г. Единственной крупной страной, не ратифицировавшей протокол, была Япония.

Протокол не предусматривал процедур контроля или рассмотрения жалоб, а также санкций за его нарушение. Он запрещал лишь применение, но не запрещал изготавливать и хранить в неограниченных количествах химические и бактериологические агенты и оружие.

Для понимания существовавших после Первой мировой войны представлений о БО, обратимся к докладам экспертов специальному комитету по химическому и бактериологическому оружию, сделанным на конференции по разоружению, проведенной в 1924 г. Лигой Наций.

Профессор ди-Нола (di-Nola), работая совместно с профессорами Майером (Mayer) и Зильбершмидтом (Silberschmidt), рассмотрели вопросы, касающиеся подготовки к бактериологической войне, и пришли к вполне определенным выводам. «Эта подготовка, — утверждали они, — должна быть строго запрещена». Затем они утверждали, что в действительности невозможно воспрепятствовать какому-либо государству проводить такую подготовку.

Далее эксперты поставили вопрос о том, каков будет характер бактериологической войны. Ниже по работе Sartory А. и Sartory R. (1935) воспроизводится их мнение по этому вопросу.

«Проблема бактериальной войны представляется совершенно иной, чем проблема войны химической. В области химической войны у нас есть уже пережитый нами опыт. Напротив, бактериальная война представляется для нас еще загадочной. Мы можем только представлять себе, какова она может быть, каким образом она может быть подготовлена, и какими способами следует предохранять себя от нее.

Мы знаем, что именно представляет собой внезапно вспыхнувшая эпидемия. Мы знаем, что она может быть вызвана, например, заражением вод вирулентными бациллами. Таковы эпидемии, вызываемые бациллой Эберта (возбудитель брюшного тифа) или холерным вибрионом. Некоторые эпидемии вызываются распространением паразитов, носителями которых являются или очень распространенные во всем мире животные, как крыса (чума), или насекомые, имеющие жало, как комар-анофелес (малярия) и т. д. Таким образом, о средствах распространения спонтанной (внезапной) эпидемии у нас уже есть представление, но о том, что такое экспериментальная эпидемия, поражающая людей, мы совсем не знаем. Следовательно, мы не располагаем достаточными данными, чтобы судить о размерах и важности возможной бактериологической войны.

О действии бактериальных возбудителей и вообще о заразных болезнях мы знаем лишь то, что эти болезни различаются между собою длительностью инкубационного периода и часто весьма типичными признаками, а также то, что отдельные индивидуумы чувствительны к заразным болезням в неодинаковой степени. Следовательно, действие бактериального нападения не может быть заранее вполне реально предусмотрено, и опасность будет, конечно, колебаться в зависимости от положения страны (тропики, Европа), от того или иного времени года, от того или другого индивидуума».

Обращаясь затем к опасности бактериологической войны, эксперты заявили:

«Принимая во внимание наши современные познания в области вакцинации, мы не думаем, что возможный агрессор сможет вакцинировать свое население против заразной болезни и пользоваться затем этой болезнью для совершения агрессии против другой страны. В отношении всех эпидемий, кроме оспы, — этой, очевидно, единственной болезни, против которой можно эффективно вакцинировать людей, — агрессор сам будет подвергаться большому риску заражения. Нужно прибавить, что, если он вызовет эпидемию на территории противника, а затем сам займет эту территорию, он подвергнется большому риску. Его собственные войска могут сделаться носителями возбудителей и передать заболевание в тыл и внутрь страны. Немногим меньше будет опасность и для обороняющейся страны, если она станет применять бактериальное оружие хотя бы лишь в случае отступления, потому что эпидемия распространится ведь не только по фронту, но и в глубь страны. Теоретически возможно предположить передачу возбудителя на расстоянии с целью избежать опасности для самой страны, но практически будет невозможно ограничить вызванную эпидемию одной только прифронтовой полосой.

Эффективная борьба против бактериальной войны может быть с наибольшим успехом достигнута в государстве, где придается огромное значение вопросам гигиены. Хорошо поставленная в мирное время санитарная служба может быть лучшим оружием против бактериального заражения. Чем больше будет развита санитария, тем меньше будет опасность от применения средств бактериальной войны. Но мы не можем утверждать, что даже в совершенстве налаженная санитарная служба сможет наверняка справиться с эпидемией, вызванной искусственным путем (epidemie experimentale)».

Дальше профессора ди-Нола, Майер и Зильбершмидт поставили следующий вопрос: «При помощи каких средств может быть осуществлена бактериальная война?» По их мнению, возможно, с одной стороны, использовать бактериальные культуры, вирулентность которых сохранена или повышена в лабораториях. С другой стороны, агрессор может взять патологический вирулентный материал, добытый от людей или животных; с этой целью он использует, например, фекальные массы, мочу, гной, трупы и т. д. Нужно также иметь в виду возможность передачи возбудителей через таких носителей, как насекомые и грызуны; вошь может быть использована для передачи сыпного тифа, комар-анофелес — для передачи малярии, крыса — для передачи чумы, инфекционной желтухи и т. д. «Имеются ли средства осуществить контроль над этим патогенным материалом?» — спрашивают далее эксперты.

«Практически — это невозможно в настоящее время во всех случаях и во всех странах. Можно получить и сохранить вирулентные культуры в каждом госпитале и вообще везде, где имеются инфекционные заболевания. Лаборатории, готовящие вакцины, обязаны сохранять культуры заразных болезней и даже повышать их вирулентность.

Само изучение бактериологии требует культур и свободного обмена этих культур между лабораториями различных стран. Нельзя же мешать развитию бактериологии, ограничивая опыты, приводящие в действие вирулентные культуры, так как эти исследования ведут, прежде всего, к гуманной цели. Нельзя запретить обмениваться определенным опытом, имея в виду борьбу против какой-либо предполагаемой опасности. Поэтому контроль над подготовкой к бактериологической войне нам кажется трудно осуществимым.

Каждое государство должно сознавать моральную ответственность, вытекающую из факта производства на его территории бактериологических исследований. Оно должно проводить на своей собственной территории особый надзор над общественными и частными институтами, занимающимися бактериологическими исследованиями, таким порядком, чтобы быть в состоянии, в случае необходимости, дать ответ, если бы возник вопрос об его ответственности».

Таким образом, протоколом от 17 июня 1925 г. большая часть государств мира единодушно осудила бактериологическую войну. Одновременно эксперты признали невозможность со стороны наднациональных структур контролировать создание БО. Для них таким оружием являлись не специальные боеприпасы и боевые приборы со средствами и системами доставки, а бактериальные культуры, инфицированные животные и их эктопаразиты. Сам же возбудитель инфекционной болезни виделся ими в качестве «контагия», отсюда у них эта убежденность в способности искусственно вызванных эпидемий «перебрасываться» через линию фронта, «поражать свои войска», «распространяться в глубь территории» и т. п. Крысиная теория поддержания возбудителя чумы в природе превращала его в глазах экспертов в самый опасный микроорганизм из тех, которые можно использовать для ведения бактериологической войны. Сама же бактериологическая война представлялась им как масштабное распространение чумных крыс.

Послевоенные взгляды на ведение бактериологической войны. Интерес к бактериологической войне достиг своего апогея в начале 1930-х гг., когда стало ясно, что многие страны обзавелись своими наступательными программами по БО. По мнению ряда западных исследователей того времени, БО имело следующие преимущества перед химическим оружием и обычными видами вооружений.

Ниже они приведены в обобщении И. Р. Дробинского (1940): возможность соблюдения секретности при подготовке к биологической войне: крупные военные металлургические заводы и химические производства трудно скрыть, микробиологические лаборатории, особенно частные, могут существовать длительное время, никак не обнаруживая себя;

быстрота подготовки к бактериологической войне : считалось возможным получить в течение относительно короткого промежутка времени большое количество патогенных бактерий;

относительная дешевизна изготовления БО: стоимость изготовления БО рассчитывали из цены питательно бульона для наработки бактериальной массы;

трудности индикации и быстрого обнаружения патогенных микробов в воздухе, воде, в пище и пр.: гарантия того, что противник не сможет вовремя обнаружить применение БО;

возможность распространения возникших заболеваний самими заболевшими: применение БО создает эпидемические очаги, из которых от человека к человеку распространяется возбудитель инфекционной болезни;

сильное моральное воздействие на противника: бактериальная война рассматривалась как один из факторов дезорганизации противника;

большое экономическое значение последствий применения БО: в этом аспекте проблемы у европейцев уже был опыт — заражение германскими диверсантами лошадей в США, Греции, Румынии и Италии сапом, во Франции ящуром и сапом нанесло большой экономический ущерб этим странам. Теперь же предполагалось заражать не только животных, но и сельскохозяйственные растения;

наличие технических возможностей для массированного применения БО: авиация может перебрасывать бактериологические боеприпасы на большие расстояния, что было еще невыполнимым в Первую мировую войну. Тем самым открылась возможность применять БО вне полосы непосредственного соприкосновения со своими войсками;

простая самозащита от собственного БО: сторона, применяющая БО, может иметь заранее разработанные вакцины и сыворотки и другие средства защиты по отношению к возбудителю инфекционной болезни — агенту БО.

Касаясь цели бактериологической войны, британский специалист М. Velu (1935) писал: «Микробная война, к сожалению, возможна. Ничто не воспрепятствует применению этого боевого метода. Это оружие, конечно, не заменит других, но оно поможет разрежению личного состава войск, дезорганизации транспорта и, особенно, деморализации армии и тыла. Оно относится к тем фактам, которые могут внести в наиболее методичные планы панику и точнейшие расчеты превратить в катастрофу» (цит. по Дробинскому И. Р., 1940).

Объектами нападения с применением БО могут стать люди, животные и растения, различные населенные пункты и места сосредоточения войск. Можно ожидать заражения водоисточников, молочных, консервированных и других пищевых продуктов, помещений, почвы, фуража и воздуха (Саркисов И. 3., 1940).

D. Klein (1935) подчеркивал важное значение массированного применения БО как наиболее эффективного способа ведения бактериологической войны. Подполковник медицинской службы польской армии J. Karyszkowski (1935) утверждал, что ареной бактериологической войны станет вся страна противника, его гражданское население и войска. Этот апологет польского БО, видимо по прошлому опыту германского «старшего брата», считал развертывание массовых бактериологических диверсий основным способом ведения бактериологической войны.

В 1930-х гг. наиболее эффективным способом применения БО большинством ученых считалось распыление бактериальных агентов в воздухе. Особое значение придавалось комбинированному применению бактерий и отравляющих веществ, а также бактерий и дымов. Предполагалось, что ипритные поражения кожи и дыхательных путей облегчают инфицирование людей. В некоторых случаях комбинированное применение бактерий с отравляющими веществами может способствовать распространению инфекционных заболеваний среди населения и войск противника (Саркисов И. 3., 1940).

Процесс подготовки к бактериологической войне виделся перед Второй мировой войной довольно в упрощенном свете. Многими прожектерами того времени (как, впрочем, и нынешними) считалось, что поскольку наработка возбудителей инфекционных болезней, относящихся, как тогда выражались, к группе «боевого назначения» (возбудители чумы, холеры, дизентерии, сыпного и брюшного тифов, сапа, мелиоидоза), не требует оборудованных бактериологических лабораторий, то достаточно иметь простенькую лабораторию, которую можно замаскировать другим предназначением или законспирировать (Саркисов И. 3., 1940). А еще лучше переместить ее на территорию противника для обеспечения деятельности диверсионных групп (Karyszkowski J., 1935).

Все тот же J. Karyszkowski превзошел по гнусности всех других европейских апологетов биологической войны. Польский подполковник предложил использовать лагеря военнопленных «для экспериментального изучения путей распространения возбудителей инфекционных болезней и обоснования необходимых для бактериологической войны данных» (цит. по Кроткову Ф. Г., 1939; и Зам П., Линкину Г., 1936). Видимо, безнаказанное массовое истребление десятков тысяч русских пленных, захваченных поляками во время Советско-польской войны 1920 г., придало некоторым польским «стратегам» уверенность в том, что такие преступления можно совершать, исходя из любой практической необходимости, и не бояться возмездия. Karyszkowski цинично пояснил свою позицию: «Много чудовищных вещей творится на свете».

Невозможность использования БО в связи с риском, сопряженным для применяющей стороны, полностью отрицал Н. Klotz (1937). По этому поводу он писал следующее: «Вопрос о том, может ли это, в принципе пригодное, оружие быть использовано в отдельном случае, или же особые обстоятельства делают его применение опасным для собственных войск и собственного населения, является, в сущности, только вопросом тактики. В этом отношении БО ничем не отличается от многих других боевых средств. Существуют на войне положения, в которых приходится отказываться от использования того или иного средства, однако это ни в коей мере не означает общего отказа от данного оружия, являясь только следствием тактических соображений в определенных условиях. Так, например, в условиях позиционной войны, когда противники отделены расстоянием всего в несколько метров, приходится отказываться от обстрела окопов неприятеля тяжелой артиллерией, чтобы не поразить собственных войск; далее, в позиционной войне приходится также отказываться от обстрела химическими снарядами в тех случаях, когда их приходится направлять против ветра. Однако эти тактические мероприятия для защиты собственных войск ни в какой мере не обрекают на неудачу действия тяжелой артиллерии или химических снарядов. Между тем в других условиях тяжелая артиллерия, химический снаряд оказались пригодным и часто единственно действительным боевым средством. На войне встречаются такие обстоятельства, в которых использование какого-либо определенного оружия представляется столь же неправильным, как в других обстоятельствах оно является правильным и необходимым. Мы повторяем: вопрос о том, имеются ли в конкретном случае предпосылки для применения какого-либо определенного оружия, как, например, бактериологического оружия? Ответ на него дает тактика на основании особых условий данного положения, как направление и сила ветра, метеорологические условия, характер почвы и местности, близость собственных войск и населения. Ответ в одном случае может быть, безусловно, утвердительным, в другом — безусловно, отрицательным, а в третьем — условным. Но этот вопрос ни в какой мере не затрагивает проблемы принципиальной возможности ведения бактериологической войны, т. е. ее научной, технической и военной возможности... В суровой военной действительности, о которой мы говорим, дело будет только в том, чтобы тщательно взвесить, достаточно ли оправдана вероятность поражения собственного населения при несомненном поражении противника».

Flick (1927) полагал, что БО в будущей войне может применяться на фронте, в полосе непосредственного соприкосновения с противником. Однако местом его преимущественного использования будет глубокий тыл противника, где опасность переноса эпидемии на свои войска значительно меньше. Причем свои войска и население должны быть предварительно проиммунизированы в отношении используемого агента БО.

По мнению И. 3. Саркисова (1940), возможны два крайних варианта войны, при которых целесообразно применение БО.

Вариант 1-й — война длительная, на истощение.

Вариант 2-й — блицкриг, война молниеносного удара, для уничтожения главных сил и быстрого приведения в расстройство его тыла.

И. 3. Саркисов (1940), видимо, по результативности немецких химических атак 1915 г., считал, что БО целесообразнее применять при втором варианте ведения войны , так как неожиданность его действия даст наибольшую эффективность поражения противника. Применять его второй раз будет малополезным занятием для нападающей стороны из-за того, что все необходимые меры противником уже будут приняты.

Микроорганизмы — потенциальные агенты БО. Обсуждение в открытой научной литературе биологических свойств патогенных микроорганизмов на предмет их пригодности для ведения бактериологической войны стало активно проводиться с конца 1920-х. гг. Исследователям уже тогда была ясна «военно-биологическая ущербность» наиболее смертельных из них. Однако даже наиболее авторитетными учеными того времени считалось, что недостатки того или иного агента БО можно в будущем (причем в ближайшем) «подкорректировать», а пока целесообразно найти им место в предстоящей войне «по способностям».

Итальянский бактериолог Феррети (Ferrati V., 1931) к микроорганизмам, пригодным для целей бактериологической войны, относил возбудителей кишечных инфекций (вирулентные штаммы кишечной палочки, брюшного тифа, паратифов, дизентерии, холеры), чумы, сибирской язвы, сапа, столбняка. По его мнению, из них наиболее удовлетворяют требованиям бактериологической войны возбудители холеры, брюшного тифа, чумы; для поражения животных — возбудители сибирской язвы и сапа.

Первым детальную разработку вопроса о потенциальных агентах БО сделал Люс-тиг (Lustig, 1931; цит. по Блюменталю Н., 1932). К числу возбудителей инфекций, которые могут быть использованы в бактериологической войне с наибольшей эффективностью, он относит возбудителей сапа и сибирской язвы. Он считал, что военное значение возбудителя сапа обусловлено его значительной контагиозностью для лошадей и высокой восприимчивостью к нему людей. Отсутствие коммерческих специфических профилактических и лечебных сывороток и вакцин создает огромное преимущество в бактериологической войне неприятелю, создавшему эти средства первым. Люстиг знал о низкой выживаемости возбудителя сапа в окружающей среде, но он считал, что его высоковирулентной культурой легко «произвести затравку пастбищ, питьевой воды и фуражных запасов на площадях значительных размеров».

Что касается возбудителя сибирской язвы, то к его основным достоинствам, как агента БО, Люстиг относил устойчивость во внешней среде и способность противостоять действию дезинфицирующих средств, жара, водяного пара и солнечного света. Однако он видел у сибиреязвенного микроба и серьезный недостаток, ограничивающий его применение в бактериологической войне в ближайшее время — низкую вирулентность для людей и сельскохозяйственных животных. «Если бы удалось как-нибудь повысить вирулентность возбудителей сибирской язвы так, чтобы имеющиеся в настоящее время специфические средства предупреждения и борьбы оказались бы недействительными или слабо действительными для противника, то эта инфекция могла бы стать для него чрезвычайно тяжелой», — писал он. Поэтому основное военное применение В. anthracis — заражение пастбищ, фуража, питьевой воды и пищевых продуктов.

Возбудители желудочно-кишечных инфекций (брюшной тиф, холера, дизентерия), по его мнению, имеют ограниченные возможности для применения в качестве агентов БО из-за наличия вакцин. Однако и они заслуживают внимания, поскольку вакцинация при массированном заражении не предупреждает заболеваемость и не снижает смертность. Особенно опасным агентом БО мог бы быть возбудитель сыпного тифа, «если бы удалось найти возбудителя инфекции и получить его культуру».

Возбудитель чумы считался им слишком опасным из-за возможности непрогнозируемого распространения на свои войска. Поэтому Люстиг предполагал целесообразным его использование только после создания надежных средств специфической профилактики и лечения чумы. Средствами же распространения инфекции могли быть культуры возбудителя чумы, а также зараженные им крысы. Последний способ, т. е. использование промежуточных хозяев для распространения инфекций среди людей при ведении бактериологической войны, Люстиг считал наиболее универсальным. По его мнению, лошади могли разносить сап, собаки — бешенство, вши — сыпной тиф и т. д.

Майор медицинской службы американской армии Фокс (Fox, 1933; цит. по Саркисову И. 3., 1940) считал пригодными для использования в военных целей возбудителей газовой гангрены и бактериальные токсины, в частности ботулинический. Использование бактерий кишечной группы (возбудители брюшного тифа, холеры и дизентерии), по его мнению, могло оказаться малоэффективным, так как против заражения источников водоснабжения и колодцев можно бороться с помощью фильтрации и обеззараживания, но он допускал диверсионные действия в отношении пищевых продуктов. Наибольшее военное значение Фокс придавал инфекциям, передающимся насекомыми (сыпной тиф, желтая лихорадка, болезнь Денге) и возбудителю сибирской язвы. Фокс допускал возможность заражения почвы на месте сражения возбудителями столбняка, газовой гангрены и сибирской язвы, «поскольку они в почве хорошо и долго сохраняются».

Фокс так же, как и Люстиг, и, видимо, независимо от него, считал распространение чумы среди войск противника опасным экспериментом для нападающего. Легче и проще, по его мнению, вызвать чуму среди гражданского населения тыла путем сбрасывания с самолетов зараженных крыс. Такой же точки зрения на возбудитель чумы придерживался Марценак (1935), видимо, вообще мало что знавший об эпидемиологии чумы. Поэтому считавший, что при прямом заражении человека от человека или через блох возбудитель чумы распространяется с чрезвычайной легкостью, его способность к рассеиванию так же велика, как велик процент смертности и массовость эпидемических вспышек.

Генерал-майор медицинской службы французской армии Ромье (Romieu, 1934; цит. по Саркисову И. 3., 1940) классифицировал возбудители инфекционных заболеваний с военной точки зрения на три группы.

К первой он относил возбудителей чумы, холеры, дизентерии, брюшного тифа, па-ратифов, сибирской язвы, мальтийской лихорадки (бруцеллез), считая эту группу, как бы «группой боевого назначения» или «действующей группой».

Вторая, вспомогательная группа, включала возбудителей дифтерии, эпидемического цереброспинального менингита и желтой лихорадки. Эта группа, по его мнению, может сыграть роль в благоприятных случаях.

К третьей группе, «неизвестных микроорганизмов», он относил возбудителей опасных инфекций, еще не выделенных в чистых культурах (натуральной оспы, гриппа, скарлатины, свинки и сыпного тифа). Их военное значение он считал минимальным.

A. Sartory и R. Sartory (1935) разделили возбудителей инфекционных болезней на две категории:

1. Микробы, патогенные для человека, способные вызывать эпидемии среди войск;

2. Бактерии, поражающие животных и вызывающие эпизоотии.

В отличие от других исследователей, они решительно отвергали любую возможность использования для ведения бактериологической войны микроорганизмов, малопатогенных для людей и животных. По их мнению, противник будет пытаться вызвать настоящие эпидемии, «носящие характер внезапных вспышек». Такие эпидемии могут в решительный момент не только остановить, но и задержать на более или менее длительный срок те войсковые части, которые предназначены для отправки на определенные пункты фронта, где положение может стать критическим; такие эпидемии могут также уничтожить базы снабжения или же сильно их расстроить.

J. Karyszkowski (1935) классифицировал потенциальные агенты БО, исходя из их «диверсионных свойств». К первой группе он относил возбудителей инфекций, передаваемые через воду и продукты питания; ко второй — возбудителей «эпизотехниче-ских заболеваний» (к ним он относил сап и бруцеллез); и к третьей группе — микроорганизмы, передающиеся через укусы насекомых. Наиболее пригодными для диверсионного применения он считал возбудителей сапа и бруцеллеза, наименее — микроорганизмы третьей группы, как «требующих громадной работы, которую трудно осуществлять в неприятельской стране» (цит. по Зам П. и Линкину Г., 1936).

Ф. Кротков (1939) отмечал, что количество видов патогенных микроорганизмов, пригодных для использования с военными целями, весьма ограничено. К возможности открытия возбудителей новых инфекционных заболеваний, имеющих военное значение, он относился весьма скептически. Важное военное значение, по его представлениям, имеют эндемические очаги, которые могут быть использованы в условиях военного времени для развертывания эпидемий в стране противника.

Наиболее благоприятными для бактериологической войны, с точки зрения сохранения вирулентности в лабораторной культуре, по мнению Кроткова, является «микрококк мальтийской лихорадки» (т. е. возбудитель бруцеллеза). Военное значение последнего усиливается в связи с возможностью заражения бруцеллезом через кожу, слизистые оболочки и дыхательные пути. Хотя бруцеллез не является смертельной болезнью, однако продолжительное и тяжелое течение делает его возбудитель весьма заманчивым средством войны, и борьба с ним требует больших усилий и малоэффективна.

По принятой в советской военно-научной литературе традиции, Кротков, ссылаясь исключительно на мнения зарубежных исследователей, особо останавливается на поражающих свойствах возбудителя сибирской язвы. По его мнению, он отвечает большинству требований, предъявляемых к потенциальному агенту БО: поражает человека и животных; оказывает быстрое действие; обладает высокой вирулентностью; устойчив в отношении воздействий внешней среды;

способен проникать в организм человека и животного различными путями: через дыхательные пути, ЖКТ и поврежденные кожные покровы.

Серьезное военное значение, утверждал Кротков, имеет и то обстоятельство, что споровые формы антракса переносят кипячение и небрежно выполненную стерилизацию. Наконец, сибирская язва удовлетворяет еще одному важному требованию: возбудитель инфекции очень неприхотлив в отношении культивирования и легко может быть получен в любой лаборатории 1 .

Далее он приводит мнение Н. Klotz (1937), называвшего споры сибирской язвы «излюбленным средством немецкой военной бактериологии», и А. и R. Sartory (1935), указавших на важное значение передачи сибирской язвы через фураж, особенно если «подмешать к зараженной пище животного колющие или режущие средства (остатки репейника, ячменные колосья и т. п.), вызывающие царапины пищеварительного тракта».

В 1940 г. И. Р. Дробинский резюмировал, «по данным иностранной литературы», требования, предъявляемые к возбудителям инфекций, пригодным для использования в качестве средств ведения бактериальной войны. Образ потенциального агента для ведения бактериологической войны (кстати, никогда так и не созданного) к началу Второй мировой войны выглядел следующим образом: он должен быть стойким в окружающей среде;

выдерживать воздействие различных физических и химически факторов, в частности — дезинфицирующих растворов;

длительное время оставаться высоко и стабильно вирулентным для человека или животного. Ошибочно считалось, что именно вирулентность (способность вызывать болезнь в небольших дозах) обеспечивает контагиозность (т. е. передачу от человека к человеку) возбудителя инфекционной болезни.

Вызываемая потенциальным агентом БО, болезнь должна характеризоваться следующими чертами:

легко и постоянно передаваться от человека к человеку, от животного животному, и от животного к человеку;

иметь короткий инкубационный период (время, проходящее с момента заражения до появления первых клинических признаков болезни);

тяжело протекать, сопровождаться высокой летальностью заболевших либо приводить их к длительной утрате боеспособности;

вызываться трудно обнаруживаемыми во внешней среде и малоизученными возбудителями, с которыми противник незнаком или которым свойственна повышенная вирулентность;

эпидемии должны предотвращаться нападающей стороной посредством вакцинации своих войск против применяемого возбудителя или другими надежными средствами защиты, причем эти профилактические и лечебные меры борьбы с инфекцией должны быть не известны противнику.

На основании выше приведенных точек зрения на свойства потенциальных агентов БО, по предпочтениям военных бактериологов 1930-х гг., их можно проранжиро-вать следующим образом:

возбудитель чумы — рассматривался как «суперагент» БО, применение которого в принципе невозможно из-за риска разноса чумы по Европе инфицированными крысами и мышами. Последнее ожидание было не более чем ложным постулатом, основанном на страхах Средневековья перед чумой и учении о контагии Дж. Фракасторо. В России еще в начале XX в., благодаря работам Д. К. Заболотного и его последователей, такие представления об эпидемиологии чумы считались ложными;

возбудитель сибирской язвы — идеализировался из-за своей якобы устойчивости в окружающей среде. Но некоторых ученых уже тогда смущала его низкая вирулентность для человека и животных;

возбудитель сапа — доказал свою опасность для лошадей и контактирующих с ними людей еще до Первой мировой войны. После войны его значение как диверсионного агента постоянно обесценивалось моторизацией армий и сокращением армейского конского поголовья. Кроме того, исследователи отмечали его плохую сохраняемость в окружающей среде и высокий риск заражения лабораторного персонала;

возбудители бруцеллеза — идеализировались как агенты БО благодаря хорошей сохраняемости вирулентных свойств при поддержании в лабораторных условиях. Однако их было трудно получать в больших количествах, а вызываемая ими болезнь давала невысокую летальность;

возбудитель мелиоидоза (тропический сап) — рассматривался как весьма опасный малоизученный микроорганизм, способный вызывать смертельное поражение человека, проникая в легкие.

Эти же «предпочтения» свидетельствуют и о том, что «достоинства» одного агента БО не становились «достоинствами» другого, а были лишь его частным свойством при остальных недостатках. Тем не менее отождествление потенциального агента БО (попросту говоря, штамма микроорганизма) с самим БО (техническим устройством) сыграло плохую службу эпидемиологии в целом. Информация об эпидемиях и о ведущихся разработках вакцин стала сначала засекречиваться, а потом забываться на полках опечатанных железных шкафов. Три поколения российских эпидемиологов учились не на примерах реальных эпидемий, а на их упрощенных схемах, что сказалось при осмыслении причин, механизмов и тенденций ВИЧ/СПИД-пандемии.

Способы и устройства 1930-х гг., предназначенные для ведения бактериологической войны. Сегодня любой англоязычный источник, где хотя бы кратко описывается история БО, относит появление первых масштабных программ по его созданию на дату, более позднюю, чем 1932 г. (например, Dando М., 1994; и Sidel F. R. с соавт., 1997). Обычно авторы таких публикаций ссылаются на то, что первыми стали разрабатывать БО Япония и Германия. В Японии, действительно, военно-биологическая программа начата в 1932 г. Однако союзникам по антигитлеровской коалиции (за исключением СССР) о японских работах в этой области стало известно только в 1942 г.

В Германии же, даже после ее оккупации союзническими армиями, так и не удалось найти каких-либо материальных свидетельств проведения работ по разработке, производству и хранению БО. Историки отряда № 731 (например, Моримура Сэйти, 1983) фиксируют тот факт, что и самой идеей создания БО Исии Сиро загорелся именно после возвращения из Гвропы в 1928—1930 гг. Знакомясь с европейской научной литературой, посещая бактериологические лаборатории и беседуя с ведущими бактериологами, он пришел к твердому убеждению, что в Гвропе идет гонка исследований по созданию БО. И на то у него были серьезные причины.

Например, итальянский военный врач Casarini (1928), ссылаясь на мнение ряда ученых, утверждал, что «Италия никогда не будет инициатором бактериологической войны, но нельзя отставать от воинственных народов». Далее он отмечал выступление английского премьер-министра в феврале 1927 г., заявившего в парламенте, что пока державы не дали взаимной гарантии воспрещения применения в качестве боевого оружия ядов и болезнетворных бактерий, английское правительство вынуждено применять все возможные меры и методы нападения и защиты (цит. по Лихачеву, 1928). Правда сегодня в Соединенном Королевстве дату начала наступательной биологической программы переносят на 1940 г. (см. Dando М., 1994).

Об организации в Бухаресте в 1927 г. специальных лабораторий и полигонов для изучения научных и технических вопросов, относящихся к химической и бактериологической войне, много писали уже в начале 1930-х гг. (см. работу БлюменталяН., 1932).

Н. Liepmann (1937) указывал на существование в Гвропе специальных центров, занимающихся вопросами подготовки бактериальной войны и соответствующих концернов, изготовляющих в массовом масштабе лечебные препараты против таких инфекций, как холера и др., но которые практически в настоящих условиях не встречаются. Об опытах с БО в лабораторных и полигонных условиях в Гвропе писал J. Karyszkowski (1935).

Ниже по работам В. Феррети (1931), Н. Блюменталя (1932), Марценака (1935), А. Сартори и Р. Сартори (1936), Г. Клотца (1937), Ф. Г. Кроткова (1939), И. 3. Саркисова (1940) и И. Р. Дробинского (1940) обобщены основные способы и технические устройства, которые в те годы считались европейскими военными бактериологами наиболее приемлемыми для использования в бактериологической войне.

Стрельба артиллерийскими бактериальными снарядами. Такой способ ведения бактериологической войны пришел в головы военным первым и, несомненно, по аналогии с химическими снарядами. Считалось, что высокая температура и давление, связанные с силой разрыва снаряда или бомбы, действуют слишком кратковременно, и поэтому они не могут привести к гибели микроорганизмов, находящихся внутри оболочки снаряда. В подтверждение этих взглядов обычно приводились результаты, каких-то экспериментов, например, показывающих выживаемость бактерий «чудесной палочки» (В. prodigiosus) на пуле револьвера Браунинга после выстрела. Большие надежды у военных бактериологов вызывал тот факт, что устойчивость бацилл чумы выше, а устойчивость спор сибиреязвенных бацилл и анаэробов — возбудителей газовых инфекций — еще более велика, чем у В. prodigiosus. Правда, Клотц (1937), не отрицая возможности применения бактериальных средств войны с помощью обстрела, считал этот метод нападения малоэффективным.

Сбрасывание авиационных бактериальных бомб. В научной литературе того времени описываются две принципиально различающиеся конструкции таких бомб — итальянская (Феррети В., 1931) и германская (Клотц Г., 1937). Первая представляла собой обычную химическую бомбу, внутри которой был помещен сосуд с питательной средой, в котором размножались микробы. В головной части бомбы помещался маленький аппарат с кислородом, непосредственно соединенный с сосудом. Этот кислород непрерывно подавался в питательную среду и поддерживал жизнь микроорганизмов. Бомба сохраняла жизнеспособные микроорганизмы в течение 36 ч с момента ее снаряжения. По замыслу разработчиков, подобная бомба, брошенная с самолета, должна распространить при взрыве «миллионы болезнетворных микробов, рассеивающихся на большое расстояние и, особенно на сырой почве и сыром воздухе, сохраняющих на долгое время свою способность массового заражения».

Бактериальная бомба германского типа состояла «из наполненного культурами бактерий плотного резервуара, сбрасываемого на парашюте с почти неограниченной высоты. Парашют раскрывается автоматически, на любой установленной высоте (обычно 10, 20 или 50 м над землей), резервуар автоматически раскрывается, и находящееся под легким давлением содержимое медленно выпускается». Феррети и Клотц писали об этих бомбах, как об уже существующих.

Метание с самолета стеклянных ампул и «беби-бомб». Предполагалось использовать тонкостенные стеклянные ампулы весом от 5 до 20 г и специальные стеклянные шары весом до 250 г («беби-бомбы»), наполненные культурами возбудителей опасных инфекционных болезней. Стеклянные ампулы предназначались для сбрасывания с самолета с высоты 5—6 км. Разбиваясь при падении, они освобождали содержимое в воздух, почву или в воду. «Беби-бомбы» должны были иметь взрыватель дистанционного действия и взрываться в воздухе. «Беби-бомбы» в химическом снаряжении впервые появились в Великобритании в начале 1920-х гг. (Де Лазари А. Н., 1935, 2008); в СССР в 1934—1934 гг. под названием АК-1 и АК-2, но без дистанционного взрывателя (Широкорад А. Б., 2004).

Комбинированное сбрасывание осколочных бомб и бактериальных ампул или в сочетании с распылением микробного тумана. Одновременно с осколочными бомбами считалось возможным сбрасывание с самолетов разбивающихся бактериальных ампул или распыление оседающего тумана из бацилл газовой гангрены, столбнячных палочек и других анаэробов. Ожидалось, что произойдет массивное заражение ран с последующим развитием в ряде случаев раневой анаэробной инфекции.

Распыление микробной взвеси, создание бактериального тумана в воздухе, выпуск так называемых «микробных облаков» и «микробных капелек». Технически это можно было выполнить самолетами при помощи специальных выливающих приборов (ВАПов ), работающих без давления или распыляющих струю жидкости под давлением. Способ казался очевидным, тем более что для применения ОВ он был уже хорошо отработан (рис. 1.13.).

Феррети утверждал, что разбрызгивание над военными объектами бактериальных культур и ОВ является логическим следствием стремления к обеспечению максимального эффекта поражения. С военной точки зрения метод нападения посредством «микробных капелек», по его мнению, имеет значительные преимущества, поскольку избегается влияние на микробы высоких давлений и температур, неизбежных при использовании артиллерийских снарядов и авиационных бомб. Немалую роль играет также и снижение «мертвого веса», т. е. веса оболочки бомбы или артиллерийского снаряда. Ориентировочный подсчет, проведенный Феррети, показал, что при разбрызгивании бактериальных культур на 9 весовых частей полезного груза приходится только одна весовая часть оболочки. В авиационных бомбах «мертвый вес» примерно в 2 раза превышает «полезный вес», а в артиллерийских химических снарядах соотношение весовых частей заряда и оболочки равняется 1:8.

Рис. 1.13. Применение иприта с помощью ВАПов. А. Самолеты, оборудованные ВАПами, выливают иприт. Б. Опорожненный В АП, сброшенный итальянским самолетом в Абиссинии (1936 г.). ВАПы, существовавшие в конце 1930-х гг., представляли резервуар обтекаемой формы. В хвостовой части ВАПа имелось большое отверстие, которое закрывалось крышкой. В передней части он имел большое наливное отверстие. Такие приборы подвешивались под плоскостями или фюзеляжем самолета. Крышка хвостового отверстия соединялась тросами с открывающими приспособлениями, находящимися в кабине летчика-наблюдателя. Когда самолет подходил к цели, летчик-наблюдатель открывал прибор, и жидкое ОВ выливалось из прибора самотеком. Прибор опорожнялся за несколько секунд. Быстро вылившееся большой массой жидкое О В дробилось на капли различной величины потоками встречного воздуха и в виде дождя и тумана оседало на землю. Средний размер капли иприта составлял 1,6 мм. Фотография 1930-х гг. По Я. Жикур (1936).

В те годы считалось, что «метод разбрызгивания» для ОВ и бактерий может быть использован с высоты 4000 м и даже еще с большей. Например, Клотц, ссылаясь на экспериментальные исследования немецких ученых, привел следующие данные. «Максимальная скорость падения водяной капли достигается при постоянном радиусе последней в 2,5 мм. При этом радиусе возможность расщепления капли исключена. Для других жидкостей с другими соотношениями плотности следует избирать другие радиусы. Так, например, для люизита, удельный вес которого равен 1,12, наивыгоднейший радиус капли будет 2,3 мм: для технически чистого иприта, удельный вес которого при температуре 20°С равен 1,19, наивыгоднейший радиус — 2,1 мм. Наконец, для зараженной бактериями воды, удельный вес которой равен 1,1, наиболее благоприятным радиусом будет 2,35 мм. При таких радиусах максимальная скорость падения капли равна, в среднем, 4,8 м/с (капля, сброшенная с высоты 4000 м, достигает земли через 8 мин)». Клотц утверждал, что возможность сноса этих капель ветром, более значительная, нежели для авиационных бомб, должна и может быть учтена. Потеря вещества испарением, судя по доступным ему экспериментальным данным, не выходила за пределы известных границ и не имела решающего значения. Для массированного заражения объекта, утверждал Клотц, требуется одномоментный выпуск бактериальной жидкости из значительного числа сопел при заранее рассчитанном давлении. При выпуске необходимо следить за тем, чтобы отдельные капли не приходили в соприкосновение и не сливались друг с другом. По его мнению, метод разбрызгивания особенно пригоден для заражения объектов нападения спорами сибирской язвы в сочетании с ОВ.

Для заражения воздуха микроорганизмы могут быть введены в атмосферу не только в виде мельчайших капель тумана, но и в виде пыли из высушенных бактерий. Но уже тогда было известно, что ряд патогенных микроорганизмов (возбудители холеры, чумы и гриппа) плохо переносит лиофильное высушивание, а поэтому их распространение посредством летучей пыли невозможно. Считалось также, что для большинства возбудителей инфекционных болезней дыхательных путей — способ распыления их в сухом виде применим в малой степени, в силу быстрой гибели этих микробов при высушивании или «неспособности их распыляться» (Дробинский И. Р., 1940).

Комбинированное применение отравляющих веществ и возбудителей инфекционных болезней. Одним из свойств фосгена, иприта и люизита является ослабление местного иммунитета пораженных тканей. Поэтому всякий отравленный ими или выздоровевший от подобного отравления, неизбежно погибает в случае заболевания гриппом и другими инфекциями. Острое отравление фосгеном, ипритом, люизитом часто сопровождается бронхитами, пневмонией, гангреной легких, придающими особую тяжесть клиническому течению и исходу отравления. Опытным путем было выяснено также и то, что большинство ОВ, в частности иприт и фосген, обладают весьма слабым бактерицидным действием, и в атмосфере этих ОВ патогенные бактерии хорошо выживают в течение довольно длительного времени.

Сбрасывание на парашютах зараженных животных. Пфейффер, выступив в 1923 г. в Лиге Наций в качестве эксперта по бактериальной войне, на вопрос комиссии о самом опасном средстве бактериологической войны заявил следующее: «Наиболее верным средством создания искусственной эпидемии является выпуск зачумленных крыс в страну противника, что очень нетрудно сделать при помощи самолетов». Практически во всех выше перечисленных трудах утверждается, что эпидемию бубонной чумы очень легко вызвать в окопах противника, «где крысы так и кишат; внутри страны тоже нетрудно создать ряд очагов эпидемии». Предполагалась возможность сбрасывания с самолетов в автоматически открывающихся парашютах корзин с крысами, зараженными возбудителем чумы. Корзина при ударе о землю ломается или автоматически открывается, а животные разбегаются и могут в дальнейшем заражать местных крыс. В том, что вслед за эпизоотией чумы среди крыс следует и вспышка бубонной чумы у человека, почти никто тогда не сомневался («почти» — за исключением Conrich, 1931; и Fox L., 1933). Кроме того, считалось возможным распространять инфекционные болезни на территории противника путем сбрасывания с самолетов животных, зараженных спирохетой Sodoki, возбудителями туляремии, бруцеллеза, бешенства, мелиоидоза, а также выпуском птиц, зараженных пситтакозом (Karyszkowski J., 1935).

Выпуск с самолетов зараженных насекомых. Ряд опытных проверок, проведенных на аэродромах в местах, эндемичных по желтой лихорадке и малярии, показал, что их переносчики-насекомые прекрасно приспосабливаются к измененным условиям среды; они легко переносят длительные и высотные полеты в аэропланах.

Заражение водоисточников и пищевых продуктов на оставляемой территории. При отступлении противник не будет оставлять в благополучном санитарном состоянии территории, источники водоснабжения, пищевые продукты, жилую площадь и пр. Наоборот, следует ожидать, что он всячески будет стремиться загрязнять оставляемую территорию, заражать почву и пищевые продукты и т. д.

Наземный выпуск зараженных животных: грызунов, зараженных туляремией, бруцеллезом и собак, зараженных бешенством. Возможно также оставление неприятелем крупного и мелкого рогатого скота, лошадей, свиней и пр., зараженных и болеющих различными эпизоотическими заболеваниями (бруцеллез, сап, мыт, энцефалит, эпизоотический лимфангоит, инфекционная анемия лошадей, ящур, сибирская язва, чума свиней и др.), из которых многие могут передаваться человеку.

Диверсионные способы применения БО с целью уничтожения сельскохозяйственных животных. Должны осуществляться посредством прививок недоброкачественных вакцин и заражения фуража, а также уничтожения различных технических культур путем контаминации или распространения переносчиков заразных болезней растений; и, наконец, заражения агентами противника в тылу пищевых продуктов, воды, тканей, медикаментов, средств транспорта и др. Сюда же относили оставление инфекционных больных на покидаемой территории.

Оценивая перечисляемые иностранными авторами способы бактериального нападения с точки зрения их технической реальности, И. Р. Дробинский (1940) констатировал, что эти способы столь же реальны, как и вообще способы авианападения, и что «технически нет препятствий к тому, чтобы противник сбрасывал бактериальные бомбы, рассеивал микробный туман или спускал зараженных животных».

Критические взгляды на БО. Важное шествие апологетов бактериологической войны было омрачено двумя немецкими учеными, набравшихся смелости противопоставить свое «антинаучное» мнение, мнению «ученого большинства». Дискуссия началась после статьи профессора Люстига (Lustig, 1931), преподнесшего новое направление в создание средств массового поражения людей, как уже почти решенное дело. Против Люстига в том же журнале через несколько месяцев выступили сначала Нейс-сер (NeisserM., 1931), потом Конрих (Conrich, 1931). Нейссер (1869—1938) привел конкретные факты, показывающие невозможность использования чистых культур микроорганизмов для массового заражения ими людей. Он обратил внимание исследователей на многочисленные неудачи, сопровождавшие попытки бороться с грызунами, заражая какую-то их часть бактериями. Он также привел результаты опытов, показывающих невозможность контаминации возбудителем болезни вызвать рожковую эпидемию у растений. Нейссер увидел и другую отрицательную сторону профанации БО. «Ведь может дойти даже до того, что потребовался бы контроль над производством на сывороточных фабриках и лабораториях, а это было бы действительно невыносимо» (цит. по Блюменталю Н., 1932). Он также утверждал, что гигантские эпидемии не могут решить исхода войны.

Но еще более любопытно мнение профессора Конриха, референта по гигиене при германском военном министерстве. Конрих совершенно конкретен. Он высказал три возражения против БО:

1) невозможно в лабораторных условиях удержать в течение долгого времени возбудитель инфекционной болезни в вирулентном состоянии;

2) наличие вирулентности у микроорганизмов недостаточно, чтобы вызвать эпидемию;

3) при рассеивании микробов значительное количество их погибает от несоответствующих условий. Первые два возражения еще можно было в те годы обосновать ссылками на открытые источники, но третье, несомненно, свидетельствует в пользу того, что Конрих знал о гибели микроорганизмов при переводе их в мелкодисперсный аэрозоль. Он был в курсе каких-то агробиологических экспериментов, показавших, что заразить экспериментальное животное бактериальным аэрозолем вдали от его источника весьма проблематично.

Кроме технической возможности применения БО, Конрих подверг критике и его военное значение. Он, в частности, утверждал, что различная и иногда неопределенная продолжительность инкубационного периода, колеблющаяся в широких пределах при одной и той же болезни, не позволяет точно определить окончание срока действия БО, что делает его даже тактически непригодным. Сомневался он и в возможности сохранения подготовки к бактериологической войне в тайне, «если придется производить предохранительные прививки войскам и населению по поводу 10 различных инфекций». По адресу работы Люстига он отметил, что «каждый специалист будет считать ее не чем иным, как мнением профана». А Конрих, несомненно, был специалистом.

Позже появились и другие скептики, отрицавшие возможность бактериологической войны. Фокс (Fox, 1933) указывал на то, что во время Первой мировой войны было изготовлено 50 биллионов пуль; этого количества было достаточно для того, чтобы 50 раз убить все человеческое население земного шара; однако многие из живших тогда дожили до сих пор. Легко рассчитать военную продукцию, количество отлитых пуль или количество инфекционных доз, которые может взять самолет, но это еще не означает, что количество убитых будет равным количеству отлитых пуль, а количество зараженных — взятому самолетом количеству инфекционных доз. Можно распылить в виде тумана бактериальную культуру, но далеко не все вдохнувшие этот туман обязаны заболеть (цит. по Дробинскому, 1940). Итальянский профессор Рей-тано (Reitano U., 1937) утверждал, что одним из главных элементов подготовки бактериологической войны является быстрое получение необходимого количества патогенных культур. Последние должны сохранять вирулентность после посевов на искусственных питательных средах. Трудности решения этой задачи являются главным препятствием для практического использования микробов в военных целях. По его мнению, «переход от теоретической концепции к практическому осуществлению связан с многочисленными и сложными препятствиями» (цит. по Кроткову Ф., 1939).

Однако даже наличие технических способов применения БО еще не решает полностью вопроса об его эффективности. Рейтано, разбирая условия, необходимые для развития отдельных инфекционных заболеваний и перехода их в эпидемию, отмечал, что недостаточно иметь запасы патогенных и вирулентных микробов и разработанные средства их распространения; считаться приходится с многочисленными факторами, при отсутствии которых невозможно развитие эпидемических болезней. Среди них он называл географические, климатические, социальные факторы; индивидуальный и коллективный иммунитет и др. Например, холера или сыпной тиф могут распространяться только при определенном комплексе социальных, климатических и других условий; натуральная оспа вообще не может быть распространена ни в виде отдельных заболеваний, ни эпидемий среди населения, которому сделаны прививки и т. д. (цит. по Дробинскому, 1940).

Были и другие сомнения в осуществимости искусственных эпидемических процессов. Так, R. Rodriguez (1937) считал необходимым для возникновения и искусственного распространения эпидемий соблюдение, по меньшей мере, пяти условий:

1) наличие микроба с фиксированной вирулентностью;

2) наличие восприимчивых организмов;

3) наличие среды, благоприятствующей передаче возбудителя инфекционной болезни;

4) наличие условий, позволяющих распространяться инфекции;

5) отсутствие профилактических мероприятий.

Но даже первое из перечисленных им условий, не выполнимо в принципе.

A. Rochaix (1935) указывал на то, что «искусственно вызываемые эпизоотии среди животных, против которых человек может применить все способы для достижения успехов, тогда как грызуны не располагают средствами защиты, — далеко не всегда успешны и зачастую отрицательны». Тем более сложной задачей является успешное искусственное распространение эпидемии среди людей, что должно зависеть от еще большего количества и комплекса важнейших условий и случайностей, чем искусственная эпизоотия среди грызунов и других животных.

Подверглись сомнению взгляды на возбудитель чумы, как на абсолютный поражающий агент БО. Конрих считал, что здесь наиболее наводящим ужас является только само слово «чума». Он сомневался в том, что заражение людей чумой посредством крыс может произойти таким же именно путем и с такими же результатами, как это происходит в природных условиях. Фокс тоже указывал на преувеличение угрозы распространения чумы. Строгое соблюдение мер профилактики в сочетании с противоэпидемическими мероприятиями надежно гарантирует население и войска от заболевания чумой. В качестве примера он привел данные о чуме в Пенджабе. За 1924 г. среди европейского населения провинции было зарегистрировано только 10 случаев чумы, в то время как среди туземцев заболело 500 тыс., что составило 1/40 населения.

Касаясь возможности военного использования биологических токсинов, Фокс отметил, что, действительно, токсин ботулинического микроба наиболее смертелен для человека в ничтожных дозах и вызывает отравление при любом способе его введения. И именно его имеют в виду отдельные исследователи, когда утверждают, что «самолет в состоянии донести достаточные количества токсина для отравления целого города». Но если бы введение токсина людям было таким простым делом, как и его перевозка, этот токсин представлял бы одно из наиболее эффективных средств войны. В действительности же, легко установить только летальную дозу токсина, но трудно определить, какое его количество дойдет до намеченной цели. Сбрасывание токсина с воздуха может вызвать и человеческие жертвы, пишет автор, но больше всего и в первую очередь пострадают птицы, домашние животные и грызуны. Следовательно, боевой эффект такого нападения будет незначительным.

Взгляды Нейссера, Конриха, Рейтано, Фокса и других скептиков бактериологической войны не сыграли никакой роли в развитии представлений о БО в 1930-х гг. Авторитетным большинством ученых предвоенного десятилетия они были признаны как «чрезвычайно поверхностные, старающиеся умалить возможность и значение бактериологической войны». Нейссера и Конриха обвинили еще и в стремлении «скрыть подготовку Германии к бактериологической войне». И, как часто бывает в науке, толчком к дальнейшему развитию военной бактериологии послужили мистификации и экспериментальные ошибки.

Мистификация Стида. В 1934 г. в июльском номере журнала «The Nineteenth century and after» («Девятнадцатое столетие и после») была опубликована статья бывшего главного редактора газеты «Times», известного английского журналиста Уильяма Стида (Steed Wickham). В ней он поведал миру о германских опытах, предназначенных для подготовки к бактериальной войне. Его «разоблачение» тогда наделало много шуму, да и сегодня оно цитируется как каноническое. Эти два обстоятельства заставили меня найти оригинал статьи Стида и самостоятельно вникнуть в суть им написанного. Признаюсь, я был удивлен прочитанному.

Если заставить себя абстрагироваться от приведенных Стидом деталей, то в самом общем виде, и особенно в других газетных пересказах, «разоблачение» выглядит весьма убедительно. Стид категорически заявил, что в его распоряжении имеются подлинные секретные германские документы, доказывающие, что с приходом к власти канцлера Брюнинга, Германия стала заниматься во многих странах экспериментами по оценке возможности применения химических и бактериологических средств поражения в людных местах. Хотя подлинники секретных документов не имеют привычки валяться на подоконниках, тем не менее Стид утверждал, что они исходили от секретного отдела германского военного министерства (Luft-Gas-Angriff — отдел воздушно-химического нападения) и были адресованы нескольким заводам химической промышленности. Первый из этих документов датирован июлем 1932 г. По «данным» Стида, в 1931 г. несколько секретных германских агентов занимались изучением силы втягивания воздуха при входах в метрополитен Парижа и направлениями движения воздуха в различных коридорах. Исследование предпринято немцами с целью установления наиболее благоприятных условий для распространения патогенных микроорганизмов и ОВ.

С теми же намерениями немецкие экспериментаторы приступили к исследованиям скорости падения жидкостей. Результат работ показал, что выгоднее всего было бы применять, возможно, более крупные капли, быстрота падения которых была бы наибольшей, а улетучивание — наименьшим. Далее Стид приводит якобы секретные экспериментальные данные о скоростях падения капель жидкого иприта разного размера с большой высоты. Их нет смысла приводить здесь, так как они уже приведены нами (даже подробнее, чем у Стида) в разделе «Способы и устройства 1930-х гг., предназначенные для ведения бактериологической войны» со ссылкой на работу Г. Клотца (1937), который сам ссылается на опубликованную раньше работу немецких ученых. Получается, во-первых, что эти куцые данные Стидом взяты не из секретных документов, а из общедоступных источников. Во-вторых, такого заимствования тогда никто почему-то не заметил. С этим приемом мистификаций мы еще встретимся при рассмотрении так называемой «свердловской язвы» 1979 г. и грандиозной компании примитивной лжи, осуществленной для обоснования двух войн против Ирака.

Теперь, когда вроде бы способ воздушного нападения германцам стал ясен, надо показать и объекты их нападения. У Стида оказался под рукой другой «секретный документ», содержащий список из 20 французских городов, над которыми отдел воздушно-химического нападения германского военного министерства предлагает исследовать движение воздушных потоков. Среди них следующие: Тионвиль, Мец, Страсбург, Бельфор, Нанси, Бриэ, Верден, Туль, Эпиналь, Париж, Тулон, Марсель, Лион, Гавр, Руан, Канн, Нант, Крезо и др.

А далее начинается самое интересное, что никак не следует из разнообразных пересказов публикации Стида. Все его интерпретаторы дружно твердили в 1930-е гг. и твердят сегодня о том, что Стид смог расшифровать секретные немецкие документы. Правда, тогда получается, что вместе с зашифрованными документами ему передали и коды для их дешифровки. Уже одно это обстоятельство должно было поставить в тупик любого любителя строить версии. Ведь разработка секретного документа и его шифровка выполняются разными лицами, работающими в разных подразделениях и даже службах. Кроме того, Стид, имея такой сверхважный для обороны Соединенного Королевства разведывательный инструмент, как коды для дешифровки корреспонденции врага, сообщил о нем этому же врагу. Британцы всю Вторую мировую войну тщательно скрывали, что обладают германской шифровальной машиной «Эниг-ма», и даже позволили немецкой авиации разбомбить Ковентри, лишь бы противник не заподозрил, что его секретные переговоры, осуществляемые по каналам радиосвязи, каким-то образом расшифровываются.

Все оказалось проще, стоило только заглянуть в статью самого Стида. Он ничего не расшифровывал, а только интерпретировал. Объектом его воображения было содержание «двойного листка почти нормального размера» с карандашными записями «без даты и подписи». В интерпретации Стида эти карандашные пометки превратились в зловещие результаты германских экспериментов по изучению возможности заражения Парижа возбудителями опасных инфекций. Здесь нам уже нужны детали.

Вот одна из его интерпретаций «германского эксперимента»: «Площадь Согласия является исходной точкой для тестов и координации всех измерений, причем воздвигнутый на ней обелиск — центр точки координации. Было сделано несколько кругов по площади Согласия и распылено примерно 210 единиц, содержащих по миллиарду микроорганизмов Micrococcusprodigiosus каждая. Операция проведена с помощью помощников, а ровно через 6 ч определены результаты. Само распыление происходило 18 августа 1933 г. в 2 ч 47 мин пополудни». Далее он описывает метеоусловия «эксперимента». Под ними он понимает всего лишь направление и скорость ветра. Последняя величина указывается равной 8,75 м/с, по показанию анемографа, что крайне неблагоприятно для применения химического и биологического оружия. В подтверждение достигнутого результата Стид приводит подсчеты колоний на чашках Петри, расставленных в 3,5 км от площади Согласия через 6 ч после «распыления» бактерий.

Устройство, использованное «немцами» для распыления бактериальных культур, Стидом не описано (возможно, в его представлении это было нечто вроде пульверизатора, который он видел в парикмахерской), зато количество бактерий, наверное, его самого впечатлили. Для гуманитария же, газетчика, действительно, миллиард звучит завораживающее, и Стид не мог знать, много это или мало. Но что такое «миллиард микробов» для бактериолога? Это 1 см 3 слегка мутной жидкости, 1ЕД по оптическому стандарту. С одной пробирки скошенного агара можно смыть в 10—100 раз больше. Следовательно, «германские агенты» использовали в столь масштабных экспериментах бактерии, смытые с двух, как бактериологи их называют, «косячков».

Затем Стид утверждал, что результаты «немцами» были оценены положительно, так как на контрольных чашках (на которых можно было зарегистрировать присутствие колоний бактерий) «были сосчитаны 4231 микробная колония». Как могут выплеснутые на мостовую бактериальные культуры дать какое-то количество колоний на плотной питательной среде, разлитой в чашках Петри, да еще на столь большом расстоянии от места их пролива, трудно себе представить (другие факторы внешней среды, препятствующие распространению бактериальных аэрозолей, будут рассмотрены в разд. 1.11). Дело еще осложняется тем, что в воздухе всегда полно всевозможных бактерий, которые дают цветные колонии на плотной питательной среде (желтые, синие, розовые), плюс плесень, покрывающая поверхность питательной среды причудливыми узорами. Но вот когда этих колоний больше сотни на чашку, то их и без плесени весьма сложно подсчитать (любой бактериолог не раз с этим сталкивался). Стид «насчитал» их столько, что немецким агентам нужно было разложить на мостовой, по крайней мере, от 20 до 40 чашек Петри, снять с них крышки и сидеть рядом, отгоняя зевак, жандармов и контрразведчиков, способных ненароком на них наступить. Но это еще не все!

В других «наинтерпретированных» Стидом «секретных экспериментах» счет колониям идет уже на сотни тысяч! Вот только сами немцы в лице профессора Конриха знали, что бактерии (бактериальные культуры), диспергированные с тем усилием, которое переводит их в мелкодисперсный аэрозоль, способный проникать в глубокие отделы легкого человека, в основной своей массе гибнут уже в момент самого распыления и по 6 ч «летать» вдоль улиц Парижа в жизнеспособном состоянии не могут. Немцы пытались убедить в этом и других, но им никто не поверил (см. «Критические взгляды на БО»),

Любопытно время суток, выбранное «немецкими агентами» для проведения аэро-биологических экспериментов. По мысли Стида, распылять смертоносные бактерии и отравляющие вещества надо тогда, когда людей на улицах города больше. Разумеется, это логично и разумно для человека, получившего гуманитарное образование. Поэтому у него все германские эксперименты «осуществляются» днем или в «часы пик», лишь бы направление ветра соответствовало замыслу диверсии. Но вот о вертикальной устойчивости приземного слоя воздуха, определяемого в первую очередь температурным градиентом, Стид даже и не слышал. В разгар дня поверхность земли (асфальт или мостовая в условиях города) разогревается солнечными лучами, поэтому нагревшийся воздух начинает подниматься вверх, и аэрозоль быстро рассеивается. Такое состояние вертикальной устойчивости атмосферы называется конвекцией.

Как и следовало ожидать, «разоблачения» Стида вызвали бурную реакцию в Европе. Германские послы в Лондоне и Париже растерянно хранили молчание. В мае 1940 г. Стид был внесен Вальтером Шелленбергом, начальником отдела АМТ IY-E РСХА (отвечавшим за контршпионаж), в «Специальный розыскной список по Великобритании». В списке указаны фамилии еще 2819 человек как англичан, так и беженцев из Европы, которых следовало арестовать или взять под надзор в случае успеха германского вторжения в Великобританию (рис. 1.14).

Американским специалистам в области биологических вооружений, Т. Розбери и Э. Кабату, также был понятен сомнительный характер «разоблачений» Стида. В 1942 г. в секретном докладе Национальному исследовательскому совету они называют их «неубедительными по своим подробностям» (доклад был рассекречен и опубликован в американской печати в 1947 г., переведен на русский язык и опубликован в СССР отдельной книгой в 1955 г.). Сотрудник Института Пастера (Франция) F. Frischknecht (2003) признал, что вся эта история, выдуманная Стидом, нужна была британскому правительству для расширения собственных военно-биологических исследований.

Что касается автора приведенных «разоблачений», то он спокойно отнесся к критике в свой адрес в журнале «Correspondance diplomatique et politique», видимо, считая журналистику «второй древнейшей профессией». При интервьюировании его крупными парижскими газетами Стид сделал следующее заявление: «Германскому правительству никогда не удастся опровергнуть факт, что его агенты производили и продолжают производить многочисленные опыты, касающиеся средств истребления неприятельского населения, давая в руки своим авиаторам столь ужасное оружие, как микробы и яды». Информационный повод для интенсификации исследований в области бактериологических вооружений был получен. Теперь у «демократий» Европы был враг, готовившийся переступить через Женевский протокол 1925 г., следовательно, и самим уже не было необходимости его соблюдать. Именно в эти годы идея создания БО нашла своего яркого приверженца в Японии в лице генерала Сиро Исии.

А нам осталось найти тот мутный источник, из которого сам Стид наполнился верой в способность бактерий летать на дальние расстояния, подобно птицам.

Рис. 1.14. «Специальный розыскной список по Великобритании», составленный в 1940 г. Вальтером Шелленбергом (Шелленберг В., 2005). Стид под № 12 (список алфавитный и разделен на несколько разделов, поэтому положение в списке не означает важность человека для РСХА). Против каждой фамилии стоит номер отдела РСХА, в документах которого этот человек числился. Стид «проходил» по пяти отделам сразу, его судьбу в Третьем Рейхе не трудно представить

Ошибки профессора Триллья (A. Trillat). В начале 1930-х гг. среди эпидемиологов и клиницистов господствовала концепция контактной инфекции. На ее основе были разработаны рациональные способы борьбы с инфекционными болезнями и асептическая хирургия. Возможность переноса инфекции по воздуху ассоциировалась со средневековыми миазмами и окуриваниями. Становление военной аэробиологии началось даже раньше, чем начала развиваться эпидемиология аэрогенных инфекций.

В ноябре 1931 г. профессор А. Триллья представил в Медицинскую академию Французской Республики записку, в которой обобщил результаты своих исследований «заразительности вирулентной эмульсии 24-часовой культуры куриной холеры».

Триллья сообщил, что в насыщенном влажностью воздухе, смешанном с небольшим количеством выдыхаемых газов или таких питательных веществ, как бульон, смертность кур поднимается до 100 % при вдыхании продолжительностью менее двух минут. Следовательно, этот воздух способен вызвать смерть животных путем простого вдыхания его настолько же безотказно, как если бы применялась техника прививки вирулентной культуры путем непосредственной инъекции. Для объяснения таких явлений Триллья допустил несколько предположений, которые почти полтора десятилетия принимались многими разработчиками БО за истину:

микроскопические капли способны мгновенно проникать в легочные альвеолы; бактерии повышают свою вирулентность в результате действия самого воздуха; воздух способен содействовать активному размножению микробов, т. е. «появлению молодых и очень активных микробов».

С 1920 по 1939 г. Триллья с сотрудниками (Mallein, Kaneko и др.) опубликовали десять работ, посвященных экспериментальному изучению так называемого «микробного аэрозоля» или «микробных облаков». Суть этих работ может быть резюмирована в следующих положениях:

бактериологическая война возможна только посредством заражения людей через легкие;

возбудители болезней, не способные вызвать поражения людей путем передачи через воздух, могут использоваться исключительно для проведения мелких диверсий;

бактериологическая война может произвести эффект, почти аналогичный эпидемии; например, легочная чума может распространиться у применившего бактерии агрессора с такой же силой, как и у его противника (здесь он почему-то сослался на пандемию «испанского гриппа», распространившегося по всей Европе, игнорируя границы между государствами).

В 1936 г. итальянский ученый de Alessi, подтвердил результаты, полученные группой Триллья. В частности, он привел данные, указывающие на проходимость воздухоносных путей для возбудителей таких инфекций, как брюшной тиф, паратифы, бруцеллез и др. Попутно им было установлено, что предварительное вдыхание раздражающих, прижигающих и наркотизирующих веществ значительно увеличивает опасность заражения возбудителями инфекционных болезней. Здоровые легкие и воздухоносные пути с ненарушенными покровами обладают надежными элементами локальной защиты против инфекции.

В те же годы разными авторами для возбудителей многих инфекций в лабораторных условиях была установлена радующая разработчиков БО закономерность — инфицирующие дозы при ингаляционном введении в организм экспериментального животного были значительно меньшими, чем при введении того же микроорганизма подкожно или энтерально (иногда на несколько порядков). Причем, даже очень короткое пребывание в «микробном облаке» оказывалось достаточным для инфицирования животных. Теоретические расчеты, данные практических наблюдений показывали, что разбрызганные или распыленные бактерии могут находиться в воздухе до нескольких часов. Перенос же микробов по воздуху зависел от степени дисперсности микробных капелек.

Опыты Триллья, его учеников и последователей были выполнены в статических, строго контролируемых условиях небольших аэрозольных камер и не только не моделировали условия применения бактериального агента БО по реальной цели на театре военных действия, но даже по технике выполнения значительно уступали опытам русского ученого Госа (1907). Неудивительно, что уже в средине 1930-х гг. нашлись скептики, которые усомнились в возможности столь широкой интерпретации результатов опытов Триллья. Например, Koenigeru и Hutshison с удивлением обнаружили, что разбрызганные возбудители большей частью в течение первого получаса оседают на пол. Muller утверждал, что еще меньшие шансы на длительную возможность инфицирования имеются у «бактериального тумана» на открытом воздухе. Flugge указал, что мелкие инфицированные капельки, а также зараженные бактериями пылинки, «вследствие быстрой смены воздуха, сильно разрежаются, и вдыхание возбудителей или соприкосновение с ними представляют собой редкое исключение, лишенное значения». Даже сам Триллья заметил, что «количество колоний, выросших из сухого воздуха, было близко к нулю» (по Дробинскому И. Р., 1940).

Уже результаты этих опытов должны были вызвать у апологетов БО осторожное отношение к возможности его боевого применения. Однако все вышло «с точностью до наоборот». На протяжении 1930-х гг. они использовались «заинтересованными сторонами» в качестве противовеса «немецкой аргументации». Например, мне встречалось такое утверждение: «Заявления германских ученых о неосуществимости преднамеренного заражения вирулентной культурой лабораторного производства можно считать сильно скомпрометированными в свете работ, опубликованных проф. Trillat. Последний, как известно, добивался заражения и смерти подопытных животных в результате ингаляции 24-часовой культуры куриной холеры» (цит. по Дробинскому И. Р., 1940).

Для большей убедительности возможности создания БО, «притягивались» результаты одних эпидемиологических наблюдений, «упускались» результаты других. В качестве доказательства возможности распыленных во влажном воздухе чумных бактерий вызывать масштабную чуму, приводился пример появления вспышек легочной чумы в Маньчжурии (1910—1911) как явления, возможного именно в холодные месяцы года. Однако игнорировалось то обстоятельство, что, поддерживавшаяся среди китайского населения Владивостока (1921) на протяжении всех летних месяцев, легочная чума пришла к своему завершению с началом осени.

В обоснование возможности бактериологической войны приводились примеры аэрогенных заражений персонала бактериологических лабораторий. Отсюда делался однозначный вывод: «Если заражение происходит даже в лабораторных условиях, где принимаются специальные меры защиты, то в естественных же условиях заражение может произойти еще легче, ибо о нем не всегда могут вовремя знать, и соответственные защитные меры могут не быть своевременно приняты» (Дробинский И. Р., 1940).

И. Р. Дробинский (1940), заканчивая свою работу, приводит мнение английского ученого A. Rochaix (1935): «Следует считать, что в определенных случаях при известных условиях, и особенно при условиях, могущих встретиться в военное время, — вдыхание бактериального тумана может вызвать появление опаснейших инфекционных заболеваний: чумы, бруцеллеза, туляремии, пневмонии, гриппа, сапа, сибирской язвы, цереброспинального эпидемического менингита, дифтерии. Кроме этого, для заражения воздуха могут также служить малоизученные возбудители, например, бациллы Whitmore'а — возбудителя мелиоидоза, или тропического сапа. Итак, распыление патогенных культур в воздухе не встречает особых трудностей, а заражение человека может, к сожалению, в ряде случаев при этом произойти». Зарождающаяся военная аэробиология сразу же сулила новому оружию самые заманчивые перспективы.

В эти годы появились работы по эпидемиологии аэрогенной инфекции. В 1934 г. W. F. Wells выдвинул концепцию капельного ядра, поколебавшую доминирующее положение концепции контактной инфекции. Он показал, что благодаря капельным ядрам, содержащим микроорганизмы, происходит распространение кори, гриппа, дифтерии и некоторых других инфекционных болезней. Он начал проверять свои идеи путем установки источников УФ-излучения в школах Филадельфии, но вскоре, после нескольких неудачных экспериментов, интерес к его работам снизился. Возрождение интереса к эпидемиологии аэрогенной инфекции произошло уже после Второй мировой войны (см. разд. 1.9).

Повышение вирулентности бактерий. Повышенная вирулентность бактерий военными бактериологами начала 1930-х гг. увязывалась с потенциальной возможностью контактной передачи вызываемых ими болезней и способностью преодолевать специфический иммунитет. Flick (1927) утверждал следующее: «Задачей государств, готовящих этот способ войны, является усиление вирулентности культур, применение симбионтов с резко усиленной вирулентностью и разработка способов иммунизации войск и населения против всех этих бактерий».

Британский ученый К. Сталлибрасс (1936) подчеркивал, что усиление вирулентности микроба для данного животного можно добиться, пассируя его через это животное, но его вирулентность не увеличивается для других животных. Он объяснял это явление необходимостью приспособления микроба к росту в особых условиях, предоставляемых модельным животным. Сам процесс пассирования бактерий на животных Сталлибрасс рассматривал как «обратный в отношении длительного культивирования на искусственных питательных средах, но он происходит быстрее, вероятно, в результате большей гибели бактерий в теле животного, чем in vitro , и отсюда большей строгости отбора».

В те годы усиление вирулентности отдельных бактерий добивались и при их выращивании в целлулоидных мешочках, помещенных в брюшную полость животного или при культивировании микроба на среде, содержащей сыворотку или кровь того животного, в отношении которого желательно повышение его вирулентности.

Вирулентность микроорганизмов, пригодных для использования в целях бактериологической войны, подвергалась очень внимательному изучению. Например, Комбиеско (Gombiesco, 1928) нашел, что исходно вирулентные палочки возбудителя сибирской язвы, которые давно не «проводились» через животное, лишены капсул, не вирулентны и легко поглощаются фагоцитами. Однако если те же микробы поместить в стеклянные капилляры (закупоренные проницаемой пробкой) и ввести последние в брюшную полость морской свинки, то бациллы становятся резистентными — «анимализируются» и образуют капсулы. Эти «капсулированные» микробы не поглощаются фагоцитами восприимчивых животных и вызывают септический процесс у экспериментального животного в течение нескольких часов.

Таким образом, к началу 1930-х гг. разработчикам БО были известны различные способы повышения вирулентности бактерий. Причем некоторые из них не могли быть осуществлены без экспериментов на приматах.

Технологии и устройства для производства и длительного хранения микроорганизмов в жизнеспособном состоянии. В вопросе производства бактерий у апологетов бактериологической войны 1930-х гг. вообще не возникало никаких опасений. Бактерии рассматривались ими в качестве контагия и, следовательно, их для войны не требовалось много. Так, Romieu (1934) отмечал: «Приготовление (разведение) бактерий в большом количестве во многих случаях не является трудной задачей и требует весьма немного времени. Некоторые виды бактерий могут быть приготовлены в одной единственной лаборатории в кратчайший срок в количестве до 100 млрд единиц. Их массовое приготовление не требует ни сложных установок, ни крупных заводов».

Легкомысленные рассуждения об «одной единственной лаборатории», способной создать БО, можно прочитать и сегодня, особенно когда речь идет о БО Саддама Хусейна. Действительно, если разделить эти миллиарды бактерий на одну инфицирующую дозу, например, для возбудителя чумы для человека она составляет от 100 до 3000 клеток (см. разд. 3.2), то теоретически уже этим количеством бактерий можно убить миллионы человек. Но реально 100 млрд любых бактерий (если кто хочет подержать их в руках) — это то их количество, которое вмещается в объеме одной таблетки брюшнотифозной, холерной, дизентерийной вакцин того времени, предназначенных для энтеральной иммунизации.

В 1930-х гг. технологии глубинного культивирования бактерий в условиях аэрации, способные обеспечить наработку микроорганизмов в количествах, достаточных для ведения масштабной биологической войны, находились в «зачаточном состоянии». Производственная деятельность бактериологических институтов заключалась в получении агаровой микробной эмульсии в сравнительно небольшой емкости плоских склянок (бактериологических матрацев), бьющихся и лопающихся в автоклаве. Единственно возможный путь, по которому шли в те годы разработчики способов наработки бактериальной массы, заключался в увеличении общей площади агара, одномоментно используемой для культивирования микроорганизмов. В Крымском санитарно-бактериологическом институте (Севастополь) для получения бактерийных препаратов с начала 1930-х гг. применялся оригинальный аппарат Н. Г. Щербиной, представлявший собою серию посевных плоскостей из алюминия, уложенных в особый футляр (рис. 1.15).

Рис. 1.15. Аппарат для получения бактериальной биомассы. А. Наружный вид. Б. Разрез. Аппарат мог иметь различные размеры. Общая посевная поверхность типового аппарата около 9000 см 2 ; при толщине слоя агара в 0,5 см в нем использовалось около 4,5 л среды на каждый посев. По Н. Г. Щербиной (1932)

К этим конструкциям культиваторов бактерий мы еще вернемся при рассмотрении технологий, используемых для создания БО в отряде 731 (см. разд. 1.9). Важно посмотреть и на то, каким образом могли в те годы длительно храниться в жизнеспособном состоянии запасы бактерий.

Технология высушивания в вакууме сред, содержащих бактерии (см. разд. 1.6), применявшаяся еще до Первой мировой войны, к началу Второй мировой войны была значительно усовершенствована. В практику были введены высокопроизводительные вальцовые (вакуумные) сушилки (рис. 1.16).

Появились и новые технологии. В 1921 г. Свифтом был описан метод консервации бактериального препарата, заключающийся в быстром предварительном замораживании жидкой культуры и в последующем выдерживании застывшей массы в глубоком вакууме до полного высушивания.

Рис. 1.16. Вальцевая сушилка. По Н. Н. Титову (1945)

Выживаемость микроорганизмов в конечном препарате резко возросла. Причиной такого качественного скачка в технологии высушивания стало удаление влаги из замороженного материала путем превращения льда непосредственно в пар, минуя жидкую фазу. С понижением атмосферного давления интенсивность испарения воды увеличивалась, скорость высушивания резко возрастала. Поэтому внутриклеточные белки не подвергались воздействию высоких концентраций солей и не денатурировали. Высушенные бактерии представляли собой губчатую массу, объем которой приблизительно соответствовал объему первоначально замороженной бактериальной культуры или концентрированной суспензии. Так как колоидно-химическая структура препарата не нарушалась, при добавлении разводящей жидкости (обычно это изотонический буферный раствор) высушенный материал легко растворялся — отсюда произошло название технологии — лиофилизация. В 1930-е гг. разработано большое количество модификаций способов лиофилизации и сушильных аппаратов, работающих на этом принципе. Даже наметились два направления их технического эволюционирования (рис. 1.17).

В начале 1930-х гг. была значительно усовершенствована технология распылительной сушки. Высушивание биологических материалов производилось в закрытой камере, в которой жидкость, распределенная под действием центробежной силы или давления тонким сплошным слоем, высушивается посредством потока пара, проходящего над жидкостью или под ней (рис. 1.18).

Однако исходным предназначением всех перечисленных технологий было консервирование лечебных сывороток, т. е. биопрепаратов, не содержащих живые микроорганизмы. При их применении к микроорганизмам, и в особенности к вирулентным, исследователя поджидали неприятные неожиданности. Например, по данным Н. Н. Титова (1945), в его собственных экспериментах по высушиванию культур сальмонелл Данича, выполненных в 1936 г. на распылительном аппарате, основная масса бактерий погибала, а вирулентность оставшихся в живых по отношению к крысам была не более 50 % от исходной.

Рис. 1.17. Аппараты для лиофильного высушивания биопрепаратов конца 1930-х гг. А. Аппарат камерного типа конструкции Гревеса и Эдера: 1 — компрессорная установка; 2 — сушильник; 3 — конденсатор (змеевик); 4 — вакуум-масляный насос. Б . Коллекторный аппарат Флосдорфа и Мэца: 1 — коллектор с ампулами; 2 — ванна для сухого льда; 3 — конденсатор; 4 — вакуум-масляный насос; 5 — манометр Мак-Леода. По Н. Н. Титову (1945)

Такие же результаты были получены в 1940 г. в лаборатории по борьбе с грызунами, с амбарными и другими вредителями Института микробиологии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук (Ленинград), с этими же бациллами, но высушенными лиофильно.

 

 

Рис. 1.18. Распылительная центрифуга. Посредством диска g, имеющего большое число оборотов, жидкость, притекающая по трубке а, мелко распыляется горизонтальным слоем. Ниже этого слоя по трубе с подается из распределителя пар, высушивающий распыленную жидкость, твердые частицы которой улавливаются на наклонных стенках кожуха е и собираются в приемник g. Выделившиеся пары осаждаются на крышках i и h, вокруг которых имеется желобок для конденсационной воды. Из желобков вода удаляется по трубе К. По Н. Н. Титову (1945)

Выяснилось, что некоторые микроорганизмы не выносят быстрого охлаждения, что большое значение для сохранения их в жизнеспособном состоянии имеют среда высушивания, возраст культуры, концентрация бактерий в высушиваемых суспензиях, режим высушивания, содержание остаточной влаги в препарате, условия последующего хранения и еще многие другие факторы.

Оказалось также, что способ тяжело масштабируется из-за проблем с равномерным замораживанием субстрата. Коллекторные сушилки в принципе не могут быть высокопроизводительными. Камерные сушилки при манипуляциях с сухим микробным материалом создают значительные количества бактериального аэрозоля, представляющего опасность для персонала. Их разгрузка не может произойти без нарушения вакуума, что приводит к повышению влажности высушенного материала и к интенсивному отмиранию микроорганизмов. К концу 1930-х гг. ситуацию с производством «контагия» для «оружия бедных» можно охарактеризовать поговоркой: «Осталось только начать и кончить». Титов писал в 1945 г. о неудачах технологий высушивания бактерий, что ситуация «может быть изменена подбором сред, на которых изготовляется культура перед высушиванием». Остальные проблемы еще только предстояло дифференцировать друг от друга. В 1945 г. американские специалисты считали необходимым иметь для нормального выполнения боевых задач мощности по производству биоагентов в количестве не менее чем 5 т/сутки (Dando М., 1994).

Бактериологические диверсии в СССР. В качестве основного критерия для «отфильтрования» вымышленных бактериологических диверсий 1930-х гг. от реально осуществленных, как и при описании бактериологических диверсий Первой мировой войны, мы будем использовать соответствие замысла преступления реальным возможностям как бактериологии того времени, так и лиц, уличенных в этом преступлении.

Например, обвинения в заражении ботулиническим токсином консервов, поставляемых в Красную армию, предъявленные в 1937 г. И. М. Великанову (1898—1938; начальник Биотехнического института РККА), могут быть только вымыслом, так как, во-первых, в технологии их производства предусмотрено автоклавирование, во время которого токсин разрушается высокой температурой; во-вторых, сам ботулинический токсин очень нестабилен при хранении. Но в литературе предвоенных лет (например, в работе Саркисова И. 3., 1940) есть упоминание о завозе в СССР из США породистых сельскохозяйственных животных, зараженных бруцеллезом, вызвавших вспышку бруцеллеза среди людей и сельскохозяйственных животных. В те же годы считалось, что паразит виноградников — филлоксера, был намерено завезен в 1929 г. в СССР лицами, враждебными советской власти.

Особое место среди такой литературы занимают материалы судебного процесса над «бухаринско-троцкистскими бандами» (март, 1938), содержащие упоминания об организации масштабных биологических диверсий в предвоенном СССР. В течение 70 последних лет обвинения, предъявленные этим заговорщикам в желании развалить СССР и получить власть в обмен на часть его территории, воспринимались как «высосанные из пальца» А. Я. Вышинским (1935—1939 гг. — прокурор СССР), как «вздорные и нелепые измышления сталинско-молотовской пропаганды». Дьявол всегда делает вид, что не существует. Сейчас, когда именно это и произошло, те обвинения уже не представляются столь необоснованными. Впрочем, судите сами. Вот выдержка из показаний на процессе бывшего наркома земледелия СССР М. А. Чернова (1891—1938):

«...В части, касающейся семян, мы включили в свою программу — запутать семенное дело, смешать сортовые семена и тем самым понизить урожайность в стране. В части, связанной с севооборотом, путем неправильного планирования посевных площадей поставить колхозное крестьянство в такое положение, при котором колхозники фактически не могли бы осуществлять правильный севооборот и были бы вынуждены занимать под посевы луга и пастбища. Это должно было привести к уменьшению урожая в стране и вместе с тем вызывало бы озлобление крестьян, которые никак не могутпонять, почему их заставляют распахивать луга и пастбища, когда колхозы хотят развивать животноводство, и нужна кормовая база.

... В части животноводства были поставлены задачи — вырезать племенных производителей, добиваться большего падежа скота, не давать развиваться кормовой базе, особенно использовать для падежа скота искусственное заражение скота различного рода бактериями.

Вышинский. Расскажите более подробно о падеже скота, откуда получали бактерии, какие и так далее.

Чернов. ...Для того чтобы добиться падежа скота в Восточной Сибири, я предложил начальнику Ветеринарного управления Гинзбургу, участнику организации правых, а через него начальнику Ветеринарного снабжения, также участнику организации правых, не завозить противоязвенные биопрепараты в Восточную Сибирь, зная о том, что в Восточной Сибири очень опасно по части сибирской язвы. Препараты эти туда завезены не были. Подготовка эта велась в 1935 году, и когда весной 1936 года там вспыхнула сибирская язва, то оказалось, что действительно препараты туда завезены не были, и тем самым было погублено — я точно не могу сказать, во всяком случае, больше 25 тыс. лошадей.

Второе. Я поручил Гинзбургу и заведующему бактериологическим отделом Бояршинову произвести искусственное заражение в Ленинградской области свиней рожей, а в Воронежской и Азово-Черноморском крае — чумой. Выбрал я эти две бактерии потому, что прививка эта производится свиньям не убитыми микробами, а живыми, только ослабленными. Поэтому технически организовать искусственное заражение было довольно просто.

Во-вторых, потому что по этим двум болезням существует правильный порядок, при котором в случае заболевания чумой в той или иной местности подлежит поголовной прививке все находящееся в этой местности поголовье свиней. Это давало возможность сразу придать массовый характер этому заболеванию. С этой целью были выделены, по моему предложению, три фабрики: Кашинцевская, Орловская и Ставропольская. Там были изготовлены биопрепараты с неослабленными бактериями под особыми номерами серий. Номера этих серий были сообщены Бояршинову, который сообщил их на местах тем начальникам ветуправлений, на которых можно было положиться в этом случае, а они, в свою очередь, передали их в районы тем ветврачам, которые были антисоветски настроены, и в случае большого падежа скота, не стали бы поднимать большого шума. Таким образом, эти биопрепараты были завезены, и искусственная прививка была произведена в этих трех областях. Трудно оценить результаты, но, во всяком случае, нужно считать, что благодаря этому диверсионному акту было погублено несколько десятков тысяч свиней».

Военно-биологическая программа Польши 2 . Приведенное выше циничное заявление польского подполковника J. Karyszkowski о целесообразности оценки эффективности БО в экспериментах на военнопленных, не было ни бравадой, ни заявлением о намерении, оно отражало уже сложившуюся практику таких исследований во Второй Речи Посполитой.

Польская разведка еще в 1925 г. забила тревогу по поводу угрозы Польше со стороны БО русских. Была получена информация о том, что Советы экспериментируют с опасными микроорганизмами в военных целях. С этого момента польские дипломаты под руководством Александра Юзефа Скшиньского (Aleksander Jyzef Skrzycski, 1882—1931) инициировали в Лиге Наций вопрос о включении запрета на применение БО в переговоры о разоружении, которые шли в Женеве. Польские разведывательные спецслужбы стали внимательно следить за всеми случаями отравления в воинских частях. Было отмечено, что в гарнизонах ежегодно происходили массовые случаи сальмонеллеза. Появились подозрения, что это не случайности, а действия немецкой или советской разведки, испытывающей возможности ослабления армии Республики Польша путем бактериологических диверсий. По инициативе II Отдела Генерального штаба в начале 1930-х гг. в Варшаве в Военном институте защиты от газов (Wojskowy Instytut Przeciwgazowy, ул. Людная, 11) была организована секретная лаборатория («двойка»), которая занималась изучением поражающего действия опасных бактерий и бактериальных токсинов. Лабораторию возглавил врач-биолог Альфонс Островский. В 1933 г. руководителем «двойки» стал доктор Ян Гольба. Штат был небольшим, в лаборатории работали три бактериолога, одна лаборантка и одна уборщица.

Первоначально польскими военными бактериологами исследовались поражающие свойства возбудителей чумы, холеры, дизентерии и сапа и ботулинического токсина (они называли его «колбасный яд»). После войны в ходе допросов в варшавском Управлении безопасности (УБ) Островский показал, что летом 1933 г., по приказу курирующего работу лаборатории капитана Игнация Харского, он взял с собой 0,2 г ботулинического токсина и отправился в поселок Лунец, где находился гарнизон Корпуса пограничной стражи (КПС). «В Луньце на посту КПС мне показали человека около 40 лет, русской национальности, среднего роста, брюнета, интеллигентного вида. Этому человеку дали ботулинический токсин, угостив бутербродом с ливерным паштетом», — показал Островский. Советский шпион, захваченный при попытке нелегального пересечения границы, умер через два дня. По словам Островского, мертвое тело перевезли к пристани на реке Припять и на лодке доставили к другому берегу, где уже начиналась территория СССР. Там тело бросили в воду и толкнули на советскую сторону.

Аналогичный «эксперимент» в то же лето Островский провел на посту КПС в Глем-боке. «Там, по приказу начальства, тоже приготовил для лица в возрасте от 30 до 35 лет, со следами побоев, колбасный яд в бутерброде с ливерным паштетом», — показал он. При этом Островский подчеркнул: «В тот момент, когда его кормили токсином, меня не было рядом, но способ подачи ему ботулотоксина был со мной согласован. Потом я увидел его дважды: через 12 ч и через 24 ч. Я видел признаки отравления: расширение зрачков, нарушение зрения, головокружение, сухость в горле. Но смерть не наступила, дальнейшая судьба этого человека мне не известна. После возвращения в Варшаву, я подал рапорт капитану Хаскому, который был недоволен ходом опыта. Колбасный яд оказался отравой, которая смогла причинять огромные страдания, но была мало эффективна».

В работе «двойки» появились первые успехи. Доктор Генбарска-Межвиньская разработала метод хранения культур микробов при помощи лиофильного высушивания. Столь же новаторским достижением оказалось получение ботулинического токсина в виде порошка. Удалось также масштабировать способ размножения бактерий, вызывающих брюшной тиф.

Подозрение о том, что соседи Польши разрабатывают новые виды оружия массового поражения, привело к тому, что II Отдел Главного штаба решил увеличить финансирование научных исследований. В 1935 г. в Варшаве было организовано Отдельное техническое управление (Samodzielny Referat Techniczny, SRT). Его первым начальником стал капитан Игнаций Харский, уже зарекомендовавший себя положительно убийствами русских людей с помощью ботулинического токсина. На оснащение этого тайного исследовательского центра выдали немалую для тех времен сумму — около полумиллиона крон. В 1937 г. в управлении работало семь офицеров и около шестидесяти научных и технических специалистов. Параллельно велись исследования в области боевых ОВ и других токсических веществ. В составленном прокуратурой СССР обвинительном акте можно прочитать, что там работали над: «Увеличением вирулентности болезнетворных бактерий группы сальмонелла, в том числе: тифа, паратифа А, пара-В, пара-С, Гертнера, группы дизентерии, таких как Shiga-Kruze, Fletnera, Stronga и разработкой методов заражения этими бактериями людей, животных, пищи и воды». Сам Гольба объяснял попытки увеличения вирулентности бактерий необходимостью оценки их возможного поражающего действия и разработки способов защиты.

В то время Гольбе пришла в голову мысль новаторского эксперимента. По просьбе Гольбы руководитель механических мастерских SRT Ян Кобус установил на автомобиле компрессор с распылителем. С его помощью распылили безопасные для людей бактерии в нескольких точках Варшавы, в том числе и в железнодорожном туннеле под Варшавой. Замысел этого незамысловатого эксперимента Гольба «позаимствовал» из вранья британского журналиста Стида (см. «Мистификация Стида»). Он расставил на площади Любельской Унии в Варшаве своих людей с чашками Петри, сам же, ведя автомобиль вокруг площади, распылял бактерий при помощи аппаратуры, встроенной в автомобиль Кобусом. «Целью этих опытов было установление количества бактерий в воздухе и на чашках, с целью определения, сколько времени будет заражен воздух в данном месте», — отмечено в следственном протоколе.

Польская разведка сотрудничала с японской разведкой с 1925 г. Обе службы обменивались информацией о СССР, включая данные по БО. Новаторские идеи Гольбы вызвали живой интерес японцев. В 1936 г. на территории «двойки» в Варшаве состоялась тайная конференция, на которую прибыла японская делегация научных работников из Главной базы Управления по водоснабжению и профилактике частей Квантунской армии в Харбине 3 . Во время встречи Гольба прочитал доклад о возможности заражения людей во время военных действий возбудителями брюшного тифа, сыпного тифа, дизентерии, сибирской язвы и сапа. У объединенных общим русским врагом «товарищей по оружию» не было никаких проблем с пониманием друг друга, потому что на совещании все бегло говорили... по-русски.

Гольба находился под нарастающим давлением военного руководства Польши, требующего создания чудесного оружия. Чтобы ускорить исследования, он предложил построить в Брестской крепости более крупную лабораторию, оснащенную герметичной камерой, в которой можно было бы вести аэробиологические эксперименты на животных. Пожелание его исполнилось, и в 1937 г. в Бресткой крепости было построено «помещение с каменными стенами, внутри окрашенное масляной краской, площадью приблизительно 9 кв. м». Дверь была усилена железом. В одной из стен находилось окошко и отверстие для установки распыляющего прибора.

После первых успешных экспериментов на животных начальник «двойки» полковник Тадеуш Пелчиньский потребовал проведения исследований также на людях. Между польской и японской разведками постоянно шел обмен информацией. Наверное, полковник Пелчиньский решил, что Польша не может позволить себе отстать в этой гонке от союзника. Важной уликой, указывающей на то, что в Бресте на самом деле проводили эксперименты на людях, является письмо, которое в мае 1955 г. доктор Гольба послал Генеральному прокурору ПНР.

«Я действительно проводил на опытной станции в Бресте на Буге опыты с болезнетворными микробами над индивидуумами. Это факт, которого я не отрицаю», — писал Гольба. Потом объяснял: «Задача на выполнение этих исследований давалась мне моими начальниками в виде военного приказа. Перед совершением опытов мои начальники утверждали, что лица, над которыми данные опыты будут проводиться, приговорены к смертной казни, и их дела апелляции не подлежат». Далее он объяснял, что был убежден, что так может наилучшим образом служить родине, которой угрожают внешние враги. По протоколам, составленным «сталинскими следователями» 4 , семь неопознанных лиц, ставших подопытными в экспериментах, доставлял в Брест начальник III секции «двойки» подполковник Юзеф Скшидлевский.

После смерти заключенного тело растворяли в специальной керамической ванне, наполненной смесью соляной кислоты с добавками сероуглерода и концентрированной азотной кислоты. Краевский приводит еще один фрагмент записи допроса 5 :

«После того как нас, т. е. меня и доктора Гольбу с разрешения руководителя S.R.I. пропустили в место заключения — доктор Гольба надел противогаз и отправился к ванне , в которой находились человеческие останки, подвергшиеся действию соляной кислоты. Спустя короткое время Гольба вернулся от ванны, заявляя, что не наступило полное разложение останков, подвергшихся действию кислоты, так как в ванне сохранились еще человеческие кости. Гольба рассказывал мне, что человек, останки, а точнее, кости которого находились в ванне, умер от полученного бутерброда с мясом, который перед этим был насыщен колбасным ядом, т. е. ботулином. Я фамилию умерщвленного таким образом человека не знаю. Я знаю, однако, что этот человек был уничтожен II Отделом, а растворен в соляной кислоте для того, чтобы скрыть следы убийства. Во время моего пребывания в указанном месте заключения я видел там одного арестованного, находящегося за решеткой. Затем мы покинули место заключения и вернулись в Варшаву».

Несмотря на интенсификацию исследований и эксперименты на людях, к биологическому оружию польские военные не приблизились. В сентябре 1939 г. в Брест вошли части Красной армии, польским бактериологам удалось бежать. Гольба и Островский через Румынию добрались до Франции. Генбарская-Межвиньская осталась в оккупированной Польше. После поражения Франции в 1940 г. Островский оказался в немецком плену, зато Гольбе удалось перебраться в Соединенное Королевство. Там бактериолог по поручению подполковника Станислава Гано, тогдашнего начальника «двойки», написал доклад, в котором описал, чем занималась его лаборатория. Плод его творчества был передан в Портон Даун (см. разд. 1.9 «Начало программы по созданию БО в Соединенном Королевстве»), в британский тайный центр исследований в области биологического оружия. В июле 1941 г., англичане попросили Гольбудетально описать технологию высушивания микробов и их хранения в виде порошка. Возможно, достижения польских бактериологов были использованы британскими учеными в работе над получением сухих рецептур возбудителя сибирской язвы.

Гольба два раза отказывал англичанам, предлагающим ему работу в своих лабораториях, потому что для него это означило бы необходимость службы в британской армии и, может быть, потерю навсегда возможности возвращения в Польшу. Поэтому он предпочел остаться обычным военным врачом в элитной Отдельной парашютной бригаде им. Станислава Сосабовского. Вместе с другими британскими солдатами в 1944 г. Гольба приземлился на парашюте под Арнеме. Там прославился управлением под обстрелом врага полевым госпиталем, за что получил орден «Крест Доблести» и звание подполковника.

В Польшу Гольба вернулся только в 1947 г. и занял пост руководителя бакгерио-химической лаборатории в Повятовой клинической больнице. Вернулся и Островский. Он открыл врачебный кабинет в Плоньске. Оба почему-то надеялись на то, что коммунисты дадут им жить спокойно.

УБ на след бывших работников бактериологической лаборатории SRT, по мнению А. Краевского, вывел бывший подполковник Скшидлевский. После разгрома немцами в 1939 г. польской армии ему удалось бежать во Францию, но в 1940 г. он попал в немецкий плен и в офлаг (Oflag II D Gross-Born — лагерь для пленных офицеров союзнических армий в Гродеке). Оттуда в 1945 г. его освободила Красная армия. Свобода не продолжалась долго, потому что этот бывший представитель «двойки» быстро попал в руки УБ. Из его показаний в УБ очень много узнали о работе SRT. В ноябре 1951 г. одновременно арестовали: доктора Гольбу в Щецине, Островского в Плоньске, Ген-барску-Межвиньскую в Воломине и Кобуса в Прушкуве. Никто из этих лиц не попал в тюрьму, но они были изолированы от мира и друг от друга где-то недалеко от Варшавы в отдельных коттеджах. Через двадцать месяцев власти подготовили процесс, который должен был быть самым большим показательным процессом в истории сталинской Польши. Лично заботился об этом и Якуб Берман, управлявший страной совместно с Болеславом Берутом. Что они хотели достигнуть, показывает приказ, который послал прокурорам в начале 1952 г. вице-шеф Министерства госбезопасности Роман Ромковский. «Процесс группы работников SRT должен доказать обществу суть польской разновидности фашизма — пилсудчины, ее методы действий в области внутренней и внешней политики». В Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ, Москва) сохранилась записка, датированная сентябрем 1952 г., подписанная министром иностранных дел Андреем Вышинскими Генеральным прокурором СССР Григорием Сафоновым и направленная непосредственно Иосифу Сталину. Из нее можно понять, что, согласно решению ЦК ВКП(б), принятому 10 июня 1952 г., в Варшаву послали представителя Прокуратуры СССР П. А. Кульчицкого с целью «ознакомления с материалами дела против бывших работников довоенного польского Главного штаба, который являлся организатором подготовки к бактериологической войне против Советского Союза, а также в целях установления целесообразности проведения такого процесса».

Этот представитель во время пребывания в Варшаве сошелся с Яковом Берманом и Францишком Мазуром. Они сообщили ему, что нужен образцовый судебный процесс, дискредитирующий довоенные власти Польши. Берман просил также, чтобы прислали на выручку советских специалистов в области бактериологии, токсикологии и химии. «Они констатировали, что не располагают специалистами, которыми можно бы было бесконтрольно доверить расследование этих дел», — доложил по возвращении Кульчицкий.

После этого рапорта в сентябре 1952 г. Политбюро ВКП(б) приняло постановление о крайней желательности процесса. Кроме того, оно рекомендовало: «доверить Генеральному прокурору СССР тов. Г. Сафонову откомандировать в Польшу начальника Следственного отдела для специальных дел Главной военной прокуратуры Советской армии полковника тов. Кульчицкого в целях оказания дальнейшей помощи в подготовлении и организации упомянутого выше судебного процесса».

На скамью подсудимых должен был сесть довольно широкий круг людей, потому что как, в свою очередь, сообщал в Москву полковник Кульчицкий: «Заочно под следствие попали: бывший начальник II Отдела Главного штаба полковник Пелчиньский (живет в Лондоне); бывший начальник Отдельного Технического Управления II Отдела Главного штаба капитан Харский (живет в Эдинбурге в Англии); бывший руководитель токсикологической лаборатории того же управления (живет в Нью-Йорке)». Правительство Народной Польши обращалось в 1952 г. к правительствам США и Великобритании об экстрадиции вышеупомянутых людей, но не получило по этому требованию никакого ответа.

Но эти усилия оказались излишними. Скшидлевский умер в мокотовской тюрьме. А, когда подготовка к процессу завершилась, в марте 1953 г. внезапно умер Иосиф Сталин. Двумя месяцами позже письмо, визированное Советом министров СССР, неожиданно велело Болеславу Беруту прекратить образцовый процесс. В конце сентября 1953 г. перед воеводским судом Варшавы начался процесс только над четырьмя работниками SRT.

Заседания суда были закрытыми. Адвокатов часто удаляли из зала суда. Тройку бактериологов и руководителя механических мастерских SRT Яна Кобуса обвинили в «проведении экспериментов на людях, в виде заражения их бактериями тифа, передаваемыми с пищей и распыляемыми в специальной камере на территории Брестской крепости». Доктора Гольбу обвинили в убийстве пяти деятелей компартии, Островского — в двух убийствах. Янину Генбарскую-Межвиньскую и Яна Кобуса судили за соучастие.

Сломленные в процессе следствия научные работники признали свою вину. Уже 19 октября 1952 г. возглавляющий заседание судья Мариан Стемпчиньский во время оглашения приговора заявил, что «подсудимые приняли участие в одном из самых величайших преступлений. Это преступление против своего собственного народа и против всего человечества». Камеру в Бресте сравнили с «камерами Освенцима, Майдане ка, Треблинки». Но суд проявил снисходительность и осудил Гольбу и Островского на 13 лет тюрьмы, Генбарскую-Межвиньскую на 7 лет, Кобуса на 4 года заключения. Затем, ссылаясь на закон об амнистии от 22 февраля 1947 г., судья сократил приговоры наполовину, а период предварительного заключения засчитал в срок наказания. В течение года осужденных, кроме Яна Гольбы, освободили. Гольба в мае 1955 г. направил Генеральному прокурору ПНР прошение о пересмотре дела. Предложение рассмотрели положительно. Вскоре также и доктор Гольба вышел на свободу. До конца жизни он жил в Щецине, работая на должности заместителя директора воеводской санитарно-эпидемиологической станции, больше его не трогали. Судьба оставшейся тройки неизвестна.

Возобновление бактериологических диверсий в ходе военных действий. Первое сообщение о начавшейся на Дальнем Востоке бактериологической войне было опубликовано в 1938 г. в ноябрьском номере немецкого журнала «Gasschutz und Luftschutz». Оно основывалось на заявлении научного руководителя Токийского эпидемиологического института, профессора Микава, вернувшегося из Китая. Микава обвинил китайскую армию в преднамеренном заражении возбудителем холеры водоисточников, используемых японскими вооруженными силами. В подтверждение своего заявления он привел следующие факты:

1. До отступления китайцев из Киукианга и занятия последнего японцами, в городе и прилегающих к нему районах не было холерных заболеваний.

2. Все случаи холеры среди японских военнослужащих связаны с употреблением воды из отдельных колодцев.

3. Холерные заболевания среди японцев появились одномоментно, что явно противоречит естественному развитию эпидемии.

4. В одном из колодцев была обнаружена стеклянная ампула, предназначенная для хранения холерной культуры.

В специальном документе, переданном японским МИДом иностранным дипломатам в Токио 25.09.1938 г., приводятся следующие факты:

1. Китайские пленные военнослужащие 27.07.1938 г. признались, что каждому китайскому полку придается особая бактериальная часть, которая через местных жителей заражает одежду и пищу японцев патогенными бактериями.

2. После занятия Лаошана японцы установили, что перед своим отступлением китайцы произвели заражение колодцев холерными вибрионами, в результате чего ряд японских солдат и большое число городских жителей заболели холерой.

3. Холерная вспышка 1938 г. в Кайфыне была вызвана китайскими войсками при помощи холерного вибриона.

4. При обследовании 75 городских колодцев в Тунг-Ли-Тцун, 14 из них оказались зараженными возбудителем холеры.

В материалах SIPRI (The Problem of Chemical and Biological Warfare, 1970) со ссылкой на американский документ 1945 г. эта информация подтверждается. Утверждается, что американцы располагают переводом документа разведывательного отдела Квантунской армии, в котором сказано, что китайцы в период с сентября 1937 г. по август 1939 г. скрытно и весьма искусно применяли химические и бактериологические материалы против личного состава японской армии, а также для заражения животных, источников водоснабжения и продуктов питания. В этом документе указано, в частности, на установление 8 случаев применения возбудителя холеры, и двух случаев применения возбудителя сибирской язвы. Во время эпидемии холеры которую связывали с заражением колодцев, было зарегистрировано 650 случаев болезни (500 — местное население, 150 — японские военнослужащие).

А как же немцы? О наступательной германской военно-биологической программе писать сложно, так как официальных германских документов о том, что она существовала, нет. А официальные заявления германских ученых о невозможности создания БО, воспринимались «общественным мнением» в 1930-е гг. как попытки скрыть такую программу.

После прихода Гитлера к власти бактериологический институт имени Роберта Коха (Берлин) был переподчинен военному министерству. Данные разведки союзников, озвученные, разумеется, уже после войны, показали, что Гитлер в 1939 г. запретил исследования по наступательным аспектам БО, и этот запрет неоднократно подтверждался им в ходе войны. На Нюренбергском процессе к германским руководителям не выдвигалось обвинений в разработке и применении БО (Robertson A. G., Robertson L. J., 1995; Bernstein В. J., 1988).

С 1943 г. Германия имела свою военно-биологическую программу, предназначенную для противодействия биологическим диверсиям. Разработке программы предшествовали какие-то события 1942 г., вызвавшие у германского командования подозрения в применении противником биологических агентов в Польше и Чехии. Известно об обнаружении сотрудниками гестапо в Варшаве арсенала средств польских партизан, предназначенных для осуществления биологических диверсий (Mobley J. А., 1995). Учитывая эпопею SRT (см. выше «Военно-биологическая программа Польши»), в обнаружении такого арсенала в Варшаве нет ничего необычного.

В некоторых американских источниках утверждается, что партизаны в Польше и России применяли против немецких войск такие биологические агенты, как ботулинический токсин, возбудители брюшного тифа, дизентерии, сапа, холеры, сибирской язвы и паратифа (The Problem..., 1970). Эта тема ждет своих исследователей в военных архивах Германии, Польши и России.

В отличие от других европейских держав, в Германии посчитали идею создания дешевого «оружия массового поражения» нереальной и слишком дорогой для осуществления при имеющемся уровне знаний в области военной бактериологии. Зато в области других вооружений германским руководством были выбраны весьма верные приоритеты. После войны еще не менее двух десятилетий в НАТО и странах Варшавского блока использовались германские разработки в области ракетостроения, авиации, подводного флота, бронетанковой техники, противотанковых средств, ПВО, радиолокации, химического оружия и др.