Краткий очерк истории русской медицины. Комментарии научного редактора. I. Первоначальный период русской медицины

I. Первоначальный период русской медицины

[6]   По мнению Б. А. Рыбакова (1988), фрагмент этой летописи свидетельствует о том, что эпидемия опасной болезни в сознании простых людей XI в. рассматривалась как следствие нападения упырей-навий. По улицам Полоцка помчались на невидимых конях полчища навий-вампиров, наносившие полочанам смертельные удары. Навьи — мертвецы, или, точнее, невидимые души чужих мертвецов, души врагов и недоброжелателей, души людей, которых за что-то покарали силы природы (души утопленников; людей, съеденных волками; «с дерева падших»; убитых молнией и т. п.). В болгарском фольклоре навьи — это птицеобразные души умерших, летающие по ночам, в бурю и дождь «на злых ветрах». Крик этих птиц означает смерть; «навии» нападают на беременных женщин и на детей и сосут их кровь.

По восприятию русского человека XI в. повсеместность рассеянного в природе зла столь велика, что ей не может противостоять даже сила всемогущего христианского Бога, который, судя по заговору, записанному в конце XIX в., не мог защитить человека ни в православной церкви, ни в моленной, ни у придорожной часовни.

Появление навий в Полоцке описано не только как причина массовой гибели людей, но и как предвестие целого ряда несчастий и невзгод по всей Руси: злые силы причинили засуху — леса и болота «възгарахуся сами»; половцы напали на Русь; «в си же времена мънози человеци умираху различьными не- дугы» — за зиму в Киеве скончалось 7000 человек.

 

[7] Удивительная легкость, с какой население России поддается на рекламу «расплодившихся» в 1990-е гг. травоцелителей, гомеопатов, остеопатов, урино- и озонотерапевтов, а затем покорно погибает от запущенного сахарного диабета, гипертонии, пиелонефрита и онкологических болезней, вызывает сильное желание понять причины этого явления. Поэтому ниже мы рассмотрим глубинные представления русского народа о медицине.

Почти до конца XIX в. в России сколько-нибудь правильная врачебная помощь существовала почти исключительно в городах. До создания системы земской медицины в 1860-1870-х гг. в большинстве уездных городов было лишь по одному уездному врачу, обремененному, помимо врачевания больных, множеством служебных обязанностей. Крестьяне видели докторов только при рекрутских наборах и при выездах на вскрытие мертвых тел, т. е. при обстоятельствах, наводивших на население панический страх. Поэтому большая часть сельского населения веками предоставлена была знахарству или врачеванию добрых помещиц, священников и других сельских жителей, почерпавших свои познания или из различных переводных лечебников, или из советов, поверхностно усвоенных от врачей. Даже в 1869 г. санитарный врач И. И. Моллесон (1842-1920) отмечал, что у простого русского деревенского человека не было понимания того, что медицине можно было научиться иным способом, чем путем приобретения «житейского опыта» (о самом И. И. Моллесоне см. работу Каневского JI. О., 1947). В русских деревнях испокон веку считалось, что каждый должен сам пройти свою науку жизни и только тогда принимать какое- либо участие в делах общества. Крестьянин весьма недоверчиво воспринимал информацию о том, что в течение сравнительно короткого периода времени можно, проучившись в университете, узнать и устройство человека, и какие бывают болезни, и способ их лечения, и свойства лекарств. По его понятиям, человек способен разве только научиться метать (пускать) кровь, дергать зубы, ставить банки и производить прочие подобные механические манипуляции. Остальное же — дело житейского опыта или влияния сверхъестественных сил. Поэтому каждый, у кого есть охота и запас этого опыта, может и лечить. А если при этом он приобрел способность знаться с нечистым — значит, дело пойдет только еще успешнее. Сообразно с этими взглядами в понятиях сельского русского народа не существовало почти никакого серьезного различия между врачом и фельдшером и между ними и остальным лечащим людом. Для него, кто лечит, тот и лекарь — все равно, будет ли это врач, фельдшер, знахарка (лекарка), отставной солдат или коновал.

Врач в воображении народа оставался каким-то внушающим ужас людо- резом. Он «режет» трупы, вынимает «сердце», пачкается в человеческой крови.... Обычно на вопрос, от чего не идут лечиться в больницу, давался такой ответ: «Да там всех режут».

Представления русских об анатомии человека состояли из причудливой смеси неправильно понятых библейских легенд и практического опыта. Народ твердо был убежден в том, что у мужчины одним ребром меньше, чем у женщины. Скелет считался ими основанием, на котором стояло все здание организма. Кости зарастают мясом, функция которого в человеке (так как он не назначен Богом для пищи) вообще чрезвычайно замысловата, разве только для того, чтоб и «костям было мягче». Хотя за мышцами и признавалась некоторая сила («кости да кожа, силы совсем нет»), но она понималась неясно. Вот другое дело жилы (под ними понимали сухожилия, кровеносные сосуды и нервы), они прикреплены к костям, напруживаются и производят все механические работы, движение, ходьбу и т. п. Жилы, как и все остальное в организме, непосредственно подчиняются душе. Средоточием всех внутренностей служит брюхо, утроба, которая не отделяется от грудной полости, и таким образом сердце составляет центр, около которого Богом помещены кишки, печень, почки и прочие органы.

Положение сердца, хотя каждый и ощущает биение его в известном месте, определялось народом обычно под ложечкой, в области желудка. Через сердце из разных мест тела по тем же жилам протекает кровь, но откуда она берется и куда девается — загадка. Она дается Богом, как и все другие органы, от самого рождения и не покидает человека до самой смерти, когда она уже «застывает». У иных людей она время от времени от каких-то неведомых причин накапливается даже с избытком, застаивается и, просясь наружу, заставляет прибегать к кровопусканиям.

Трахея и пищевод сливаются в одно целое, идущее прямо в кишки, тем не менее вдыхаемый воздух и пища не смешиваются в нем, а каждый идет в свое отделение: первый остается в груди (легкие), пища же отправляется в кишки, где и переваривается, т. е. под влиянием тепла, крови и желчи обращается в экскременты. Жидкая пища через кишки, прополаскивая их, собирается в мочевом пузыре, откуда также, разумеется, извергается наружу.

Мозг представлялся полужидкой массой, которая при известных болезнях (сухотка) через позвоночный канал, по спинной кости (позвонки), вытекая в мочевой канал, заставляет человека худеть.

Представителем Бога в организме считалась душа, которая может помещаться во всем теле, но главная ее резиденция находится в брюхе, где-то около сердца или немного пониже его. Отсюда выражение: «Душа болит, с души прет» (рвота), причем пальцем показывали на желудок. Психическая жизнь человека зависит от разума (в сущности, это тоже душа), помещенного в мозгу и данного людям для отличия их от бессловесных животных, у которых вместо всего этого только один дух — нечто вполовину меньшее человеческой души.

Болезни считались наказанием, посылаемым Богом людям за грехи. Их разделяли на наружные и внутренние. Первые происходили от внешнего влияния: ушибы, порубы, переломы, вывихи, заражения и т. п. Ко вторым относили все остальные страдания, зависящие от неизвестных причин, приходящие сами собой, или «от крови», или «от глазу человека», который действует весьма таинственно, с ведома нечистой силы. Все наружные кожные болезни зависят единственно от крови, порча которой может произойти в свою очередь от чрезвычайно разнообразных влияний. Вообще же виновата почти в половине случаев кровь, в другой половине — глаз, и только самая незначительная часть болезней приходится на остальные причины.

В болезнях первой категории здравый смысл народа не позволил ему искать исцеления в сверхъестественных средствах, за исключением заговора крови при кровотечениях. Поэтому все такие болезни лечились обыкновенными лекарствами, без всякой аффектации, таинственности и нашептываний. При лечении же второй группы болезней допускалось все, что только может изобрести необузданная фантазия врачующего люда, основывающего свои методы на приведенных выше причудливых понятиях об устройстве организма и причинах заболевания. Например, против некоторых глазных болезней употребляли присыпку из 9 зерен перца и 9 шариков овечьего кала или примочку из козьей слезы. От «тоски в сердце» прикладывали к груди выжатый сквозь ветошку свежий лошадиный кал. Ушные болезни лечили полосканием из конской мочи.

Кроме общих правил типа «не есть доверху и не пить допьяну» существовали такие, от неисполнения которых человек или делался несчастливым (заболевал душевно), или больным физически, или погибал. Среди них — ношение ладанок, приворотных корешков, святых камешков и проч. Советовалось, например, носить с собой корень папоротника или корень одолень-травы. Считалось, что они предохраняют от зубной боли. Горох вреден при предрасположенности к глазным болезням, потому что он «в очах множится» и «они отекают». Предвестники смерти: 3 свечи на столе; 13 человек за столом; воробей, влетевший в избу; синева на переносье у ребенка; покойник, вынесенный из избы головой вперед; гроб, сделанный больше умершего. Советовали также не сжигать в печи стружек от гроба, а бросать их «на волю».

Для распознания близкой смерти больного нужно взять между пальцев ветчинное сало так, чтобы никто не знал и не видел, и, ощупав этой рукой всего больного, тайно дать сало собаке. Если она съест его, то больной будет жив, в противном случае умрет. Другой способ — мочу больного влить в стакан и смотреть через нее на солнце; и если в ней покажется фигура стоящего человека, то больной скоро выздоровеет; если же лежащего, то умрет.

Самыми же любимыми гигиеническими средствами русского человека были водка и баня. Парясь аккуратно каждую субботу, народ кроме того топил баню при малейшем расстройстве здоровья и употреблял при этом вдвое больше пара, чем обычно. Необходимыми дополнительными принадлежностями при таком способе «лечения» были следующие: шкалик водки, нашатырный спирт, редька, соль, перцовка для натирания и потогонные (малина, бузина и т. п.). Считалось, что баня, если только с толком и вовремя пользоваться ей, может пресечь любую болезнь.

Народ до такой степени был приучен к ворожбе и заочному лечению, что даже к врачам нередко обращались больные с требованием заворожить им болезнь и часто вместо себя посылали родственников, из рассказов которых врач должен был догадаться о сущности болезни. Например, И. И. Моллесону принесли клочок бумаги, на котором было написано: «Роман Андреев, лет 47, захворал в субботу, сам русый, весь распух, просит порошков». Когда Моллесон нашел эту диагностику недостаточной для того чтобы предложить какое-либо лечение, то посланный, очень удивившись, сказал: «Все бы, чай, нашел ка- кие-нибудь внимания или притчины, если бы знал... А нам сказали про тебя, что ты коренной лекарь!»

 

[8] Знахари и знахарки («знающие люди») — на Руси ими считались те волхвы или ведуны, которые преимущественно занимались лечением. Они одни, по народному преданию, не знались с нечистой силой, ходили «в страхе Бо- жием» и прибегали к помощи креста и молитвы. Иногда, впрочем, им приписывали способность «наводить» болезни, «напускать». Те знахари, которые лечили исключительно травами (зельями), назывались зелейщиками. Знаха- ри-заклинатели, умеющие заговаривать змей и злых животных, носили название обаянников. Знахари-лекари специализировались и по способам лечения, и по болезням. Главнейшие из способов лечения: 1) шептанье — самый распространенный способ; 2) массаж, употребляемый обычно вместе с шептаньем, при заболеваниях брюшной полости и при болях спины; 3) водолечение, употребляемое во всевозможных случаях и видах (ванны паровые и теплые, иногда соленые, общие и местные, холодные души, горячие и холодные компрессы и др.), особенно часто против детских болезней, и 4) травки — в чистом виде, в отваре или микстуре с другими предметами. Знахари более других волхвов пользовались уважением русского народа и, при всеобщем гонении на волхвов, поощрялись даже самими московскими царями, например к собиранию трав. Вплоть до кон. XVIII в. они были главными лекарями почти всех слоев русского общества. Еще в кон. XIX в. существовало предание, что знахарь, не успевший передать своего искусства, испытывает тяжкие предсмертные муки и нередко встает после смерти из гроба.

Благодаря этнографическим исследованиям Аполлона Аполлоновича Коринфского (1868-1937), сохранилось старинное сказание о первом русском знахаре. Привожу его полностью.

Жил-был на свете первый знахарь. С малолетства прислушивался он к шелесту трав и говору листьев; был он наделен способностью даже слышать шепот Матери Сырой Земли, которая, по народному слову, «ради нас, своих детей, зелий всяких породила и злак всякой напоила». Выстроил он себе на лесной полянке келью, уединился от людей, всего себя отдав изучению целебных свойств растений. Целые дни бродил он по полям, лугам и лесам, внимая голосам матери-природы. Общение с нею сделало для него явными все ее тайны, и стал он всеведущим волшебником. Весть об его силе быстрее ветра буйного пролетела по всему светлорусскому простору. Начали съезжаться к его бедной хижине князи-бояре и богатые гости; шел к нему и нищий-убогий. Никому не было отказа, всех провожал он от себя с добрым советом, каждому давал подмогу, пускаючи в дело только одни добрые травы, созданные на пользу страждущему люду. Дошла молва-слава о нем и до палат царских. Нередкими гостями стали у беседовавшего с природою знахаря и царские гонцы. Врачевал он всех и каждого, но не брал ни с кого никакой платы. Не дремал, однако, и дьявол — враг рода человеческого, ходящего по праведным путям Божиим: взяла его зависть, стал он пускать по ветру злые слова, нашептывать черные желания, навевать лихие мысли доброму знахарю. «В твоих руках такое могущество, как ни у кого на свете! — повел он к нему обольстительные речи. — Стоит тебе захотеть, и все люди, со всем богатством, будут у тебя в полной власти!» Нет, не прельщают знахаря-отшельника ни богатство, ни власть, — по-прежнему трудится он на пользу честному люду, не внимая злым наветам. А дьявол стоит на своем — то кустом цветущим обернется, приманит к себе пытливый взор доброго целителя, то змеей ползучею переползет ему дорогу (и опять — со своим нашептом), то вещим вороном закаркает над кровлею знахаревой хаты; бывало, что и красною девицей-раскрасавицею обертывался лихой ворог всего доброго. А все не находилось такого соблазна, чтобы совратить отшельника со стези добра! Годы шли за годами, седеть начал, стал стариться добрый знахарь. Подкралась к нему самому, общему целителю, и беспомощная дряхлость. А дьявол по-прежнему нет-нет да и примется за свою работу: «Хочешь, я научу тебя, как воротить молодость? Только покорись мне — и ты узнаешь, как сделаться вечно молодым и не страшиться смерти!» Сделали свое злое дело слова-речи дьявольские: не внимал им молодой сильный отшельник, внял согбенный старец. Продал он свою светлую голубиную душу черному духу, низвергнутому Творцом с небес за алчную-ненасытную гордыню. Воротил ему дьявол прежнюю молодость, научил кроме добрых, насеянных Богом трав, распознавать и злые, возросшие из семян, разбросанных по ветру рукою врага рода человеческого. Велик соблазн для однажды поддавшихся ему: стал знахарь плодить своим знанием не только добро, как в былые времена, а и зло — не одну помогу оказывал людям, но и пагубу. Поселилась, свила гнездо в его сердце лихая корысть. Радовался дьявол, победивший злом добро. А на небесах, «в пресветлом рае», плакал перед престолом Божиим ангел-хранитель соблазнившегося отшельника, прося- моля взять у знахаря жизнь, покуда чаша созданного им зла еще не успела перетянуть почти полную чашу добра содеянного. Не внимал светлому ангелу Господь во гневе Своем, но умолила Его Заступница горя человеческого — Пречистая Дева: послал Он ангела смерти по душу к совращенному праведнику. Проведал об этом дьявол, перебежал дорогу посланцу Господнему, напустил по его пути туманы мглистые — опоздал прибыть к знахарю ангел: переступил он порог жилища его, как раз когда перетянула чаша зла на весах небесного правосудия. Пахнуло дуновением смерти на грешника, купившего у дьявола бессмертие; отошла жизнь от тела его, как ни заклинал он ее. И вот на пути между раем небесным и бездонною преисподней преградил ангелу смерти дорогу дьявол, предъявивший свои права на душу знахаря. Отлетел от него ангел, и принял соблазнитель в свои черные объятия жертву лихих козней против светлой Истины. До сих пор клокочет в аду котел смолы кипучей, вплоть до наших дней кипит в этой насыщенной злыми травами смоле первый знахарь, продавший душу дьяволу. Сдержал обещание отец лжи: не стареется кипящий в котле грешник и нет ему покоя смерти, хотя нет его и среди живых. Только раз в году — на Светлое Христово Воскресение, когда разрешаются узы ада и двери райские отворяются, невидимкою пробирается он на белый свет. Вплоть до Свята-Вознесеньева дня ходит он по лесам, по степям, посреди знакомых трав. Злые и добрые — узнают они его, приветствуют по-старому, шепчут ему каждая о своей силе. Горькой укоризною отзывается ему их вещий шепот. В это же время выходят на его стезю и многие другие, одаренные прозорливо-чутким слухом люди, прислушиваются к голосам трав. Не видят они первого знахаря, но сила его знаний передается по частям то одному, то другому из них: иной внимает злым, иной — добрым травам, что кому дано. Так будет до последнего дня мира, гласит стародавнее сказание. В этот «последний день» простятся-отпустятся прегрешения первому знахарю на Святой Руси, если только не перетянет чаша нового зла, содеянного всеми его последователями. «Как обглядишься вокруг да около жизни, так и увидишь, что не бывать прощеным великому грешнику: столько всякого зла расплодилось на свете! — выводят свое заключение сказатели, но тут же не один из них оговаривается. — Всякое бывает! Нет границ милосердию Господню, неисповедимы судьбы правосудия Божи его! Уготовано место в райских садах пресветлых и для грешников, искупивших первородный грех мукой гееннскою!» На том и сказу про первого знахаря конец. А от этого знахаря пошла по белу свету, прижилась в народной Руси вся их знахарская порода. От поколения поколению передаются вещие «слова». Знающие их пользуются и до сих пор немалой славою в суеверной поселыцине-деревенгцине, с великим трудом открещивающейся от знахарского лихого наваждения. До сих пор не может она в своей простоте зачураться от «порчи», напускаемой на беспомощную во многих случаях, мятущуюся в своей темноте душу жаждущего света пахаря. Оттого-то с невольным чувством страха и сторонится серый мужик- простота, ломая шапку перед всяким ведуном-знахарем. «Есть из них братьи и добрые, да и злых не оберешься! Не распознать их нрава-обы- чая! — думается ему. — Траву от травы отличишь, а в человечью душу не влезешь! Нет на ней никакой такой отметины: злая она или добрая!» Знахарь в русском селе играл значительно более значимую роль, чем просто целитель, хорошо знающий лечебные свойства местных трав. В круг его интересов входило: наговоры над водою, открытие колдунов, лечение сглазу, отвращения бедствий от хлебной завязки, выведывание семейных тайн, свадебная поруха, обнаружение ведьминых селений и еще много другого мошенничества, которое хорошо оплачивалось суеверными русскими селянами.

Ниже, по работе известного русского этнографа Н. П. Сахарова (1849), я приведу лишь несколько сказаний о знахарстве, собранных им среди крестьян Тульской губернии в первой половине XIX в.

Обрызгивание. Сбрызгивание принадлежит к важному роду лечения знахарей. Наши простолюдины так в него верят, что, по их понятию, сбрызгиванием можно исцелить самый опасный недуг. Чтобы получить этот дар, поселяне прибегают к знахарям с просьбою: передать им наговоры над водою. Откровенность знахарей приобретается хлебом, овсом, домашними животными. Передача наговоров сопровождается смешными обрядами.

Поселянин, желающий получить право от знахаря на сбрызгивание, должен три вечера париться в бане, три дня говеть, три дня ходить по улице с открытою головою, а последние три дня посещать знахаря. В пустой избе знахарь ставит миски с водою, по углам кладет соль. Поселянин, придя к нему за передачею, должен лизать языком разложенные по углам соль, золу, уголь и при каждом глотке прихлебывать из миски воду. В это время знахарь читает про себя наговоры. На третий день вручается поселянину громовая стрела и передаются словесно наговоры. Вот один из наговоров:

«Соль солена, зола горька, уголь черен. Нашепчите, наговорите мою воду в миске для такого-то дела. Ты, соль, услади, ты, зола, огорчи, ты, уголь, очерни. Моя соль крепка, моя зола горька, мой уголь черен. Кто выпьет мою воду, отпадут все недуги; кто съест мою соль, от того откачнутся все болести; кто полижет мою золу, от того отбегут болести; кто сотрет зубами уголь, от того отлетят узороки со всеми призороками».

Поселянин, наученный сбрызгиванию, принимается лечить все болезни. Когда старушка придет к нему с просьбою пособить от недуга ее внучке, он прежде всего торгуется, потом берет кнут, как принадлежность знахаря, и идет в дом больной. При входе его все встают с почтением, сажают его в передний угол, и начинается угощение. Молчаливость на вопросы, закаченные глаза под лоб, махание кнутом, голова, подпертая локтем,— суть верные ручательства в его звании. В полном разгуле, он просит показать больную, и какая бы то ни была с нею болезнь, решает одним названием: недуг. Это слово понятно поселянам. Требует в ковш воды, читает про себя наговоры, потом сбрызгивает больную и тем оканчивается все дело. Уходя, он дает приказание на пороге, прислонясь к притолоке, пить остальную воду по зарям.

Болезни, лечимые знахарями, суть следующие: лихоманки — лихорадки, лихие болести — судороги, родимец, колотье, потрясиха — ревматизм тельный, зазноба молодеческая, тоска наносная, ушибиха — падучая болезнь, черная немочь, узороки, призороки. Все эти болезни именуются у знахарей одним именем — недуг.

Переполог. По значению знахарей, переполог есть отгад всякого испуга, совершенного добром и злом. Поселяне думают, что испуг всегда случается от людской ненависти; но не зная, кто бывает причиною испуга, прибегает к знахарям. Знахарь непременно должен одолеть ненавистника, хотя бы он был за тридевять земель, в тридесятом царстве. В этом трудном положении он долго не остается. Все знахари говорят условно, высказывают иносказательно одни приметы и всегда стараются показать на убылого. Притом, прежде нежели произнесут отгад, выспрашивают наперед у приходящих о всех домашних обстоятельствах. Из этих рассказов они извлекают для себя все нужное.

Знахарь, призванный в дом для совершения переполога, требует: миску воды, олова и богоявленскую свечу, а когда испуганные бывают еще женатыми, и обручальную свечу, если эта особа будет не овдовевшая. Над обручальной свечою расплавливает олово, потом выливает воду. Как скоро начнут отделяться из воды пары, он говорит окружающим: «Смотрите, — вот бежит нечистая сила!» Простодушные поселяне, не знающие законов физических, слепо веруют в рассказ знахаря. После этого начинается отгад. Показывая на фигуру остывшего олова, при тусклой свече, говорит: «Вот кто испугал вашего больного!» Потом подводит больного смотреть на приметы. Призванный на смотр должен непременно согласиться с рассказом знахаря, хотя бы он ровно ничего не видел и не примечал. После этого подходят смотреть, по одному, все домашние, с подтверждением слов о рассказе знахаря. Поселяне стараются отыскивать по этим приметам ненавистника. Если они его отыщут, то испуг с больного спадет, как вода с гуся; в противном же случае больной должен страдать во всю свою жизнь этим недугом. Переполог, кроме явного обмана знахарей, часто оставляет ужасные последствия. Семейства, отыскивая ненавистного, заводят раздоры непримиримые, вражду вечную и мстительную. Это одно уже семейственное несчастье заставляет желать истребления переполога по селам.

Соняшница. Как врачевание соняшница составляет в руках знахарей важное лекарство в брюшных болезнях. В действительности соняшницы поселяне твердо уверены, несмотря на мучения, претерпеваемые от нее больными.

Призванный знахарь к совершению соняшницы требует: миску, в которую взошло три штофа воды, пеньки и кружку. Миску с водою ставит больной на живот, пеньку зажигает. Как скоро загорится пенька, он обматывает ею больную. Часто случается, что больная после этого остается обожженною в разных местах. Раны, полученные от обжога, знахари приписывают выхож- дению болезни из тела. Пеньку после этого кладет в кружку, а кружку ставит в миску. В это время начинаются наговоры, между тем больная вопит от боли. Окружающие считают вопль страдалицы удалением нечистой силы из больной. Прочитав наговоры, знахарь дает больной пить воду и удаляется.

Выздоровеет ли больная или нет, знахарю все равно; он получит плату, наградит уверением и скроется. Вся беда лежит на больной. Если она не выздоравливает, знахарь говорит, что на нее напущен после соняшницы новый недуг. Его опять приглашают; он снова приступает к обряду и снова получает деньги.

Открытие колдуна. Суеверные поселяне полагают, что колдун есть существо, отрекшееся от людей, Бога и сроднившееся с нечистою силою на пагубу людей. Но поскольку колдуны скрывают свое искусство и вредят только тайно, то простолюдины решились открыть своих губителей. Знахари открыли средство для этого узнания.

Поселянин, подозревая своего соседа в колдовстве, приходит к знахарю за советами. Большая часть людей, впадающих в это подозрение, бывают семейные, имеющие больных дочерей и сыновей. Знахарь, договорившись за большую цену, советует ему дожидаться 25 марта. В этот день он должен, после утрени, сесть на лошадь, какую не жаль, лицом к хвосту, ездить по селению, не оборачиваясь назад. Когда выедет за околицу, то должен смотреть на трубы. В это время нечистая сила проветривает колдунов, висящих на воздухе вниз головой. Если поселянин обратится назад, то нечистая сила разрывает лошадь на части, а он сам остается или навечно сумасшедшим, или умирает от страха. Но так как последнее условие слишком тяготит воображение суеверного, то он не решается на такую поездку и просит выполнить это за себя знахаря. Знахарь долго отговаривается, потом торгуется за поездку и, получив подарки, обещает открыть злого колдуна. Жребий открытия всегда падает на того, кого подозревает поселянин, хотя знахарь никогда и не думал ездить по селу за открытием колдуна.

Открытие колдуна почитается верхом искусства знахаря, и поселяне, рассказывая о его могуществе, говорят: «Он так силен, что узнает все мысли и выскажет все дела твои, отцовы, дедовы».

К счастью человечества, что наши знахари бывают люди безграмотные, закоренелые в предрассудках, люди, помешанные на своем могуществе, столь ничтожном и обманчивом для них и всех других.

Степь. Простолюдин, не понимая законов происхождения болезней, законов, основанных на точном познании природы и человека, посчитает все болезни, сопровождаемые ужасными страданиями и продолжительностью, жертвою злых людей, завистливых к его благосостоянию. Изнурительная сухотка детей (tabes), детская чахлость (atrophia infantum) называются в селах — стень. Не прибегая с доверенностью к врачебным средствам, более надежным, они находят утешение в тайнах, им не понятных, в чудесном веровании, вовсе для них не постижимом, и от них ожидают избавления от бед семейных, от горестей сердечных, близких его простой и кроткой душе. Бродящие обманщики, успевшие овладеть воображением наших поселян, жестоко играют сельским простодушием и не мучают людей, к ним доверенных, но варварски терзают. Надобно видеть каждому это жалкое состояние, чтобы оценить вполне семейные бедствия, проистекающие от разных толков знахарей, кудесников, ведунов, ворожей, чародеев. Напрасно в городах думают, что поселяне не лечатся, что они одним сердечным соболезнованием услаждают семейные болезни. Бродячий знахарь укажет им средство, уверит в его возможности, и оно переходит из рода в род как зло потомственное. В средстве, предложенном ему за тайну от знахаря, он не разбирает: вредно ли оно? полезно ли оно? Для его ограниченного познания довольно, что есть возможность излечения.

В селах дитя, страдающее стенью, почитается уже не жильцом земным, когда благоразумный отец прибегает только с теплою мольбою к царю царей о помиловании. Растерзанное сердце матерей страдальческим томлением, воображением, напитанное чудесами, заставляет целые семейства искать отрады в суеверии, умолять об исцелении знахарей. Призванный знахарь, как дока, как знающий всю подноготную, берется за врачевание. Больное дитя, по его совету, несут в лес, ищут раздвоенного дерева, кладут его в этот промежуток на трое или менее суток, сорочку вешают на дерево, потом вынимают его и ходят трижды девять кругом дерева. После этого приносят домой, купают в воде, собранной из девяти рек или колодцев, обсыпают золою, собранною из семи печей, кладут на печь. Если дитя после этого засыпает, то это верный признак исцеления, а если оно кричит, то должно умереть. Часто случается, что дитя умирает в лесу, оставленное обнаженным на открытом воздухе, или испускает дыхание под обливанием холодной водою. Совет знахаря, это явное убийство, почитается в деревнях благодеянием.

Сглаз. Древность, отживая свое бытие, передала народам вместе с мифами и разные заблуждения. Народное поверие, будто взгляд человека лихого, злобного, хитрого сообщает болезни, будто в глазах этих заключается яд,— перешло в Русскую землю с Востока, по преданию, от других народов. На Руси это поверье названо сглаз. Наши простолюдины не имеют еще понятия о глазном месмеризме.

В деревнях всякое первоначальное образование болезни почитается порождением сглаза. Нет недуга, который бы не происходил от этого зла. Знахари выдумали против этого средство, употребляемое в сельской и городской жизни. Это средство по большей части приводится в действие пожилыми людьми, старухами, следующим образом.

Берут воды непитой, не отведанной никем; вынимают из печи три уголька и достают четверговой соли. Все это кладут в стакан, дуют над ним три раза, потом плюют три раза в сторону. После этого нечаянно сбрызгивают больного три раза, дают три раза хлебнуть, вытирают грудь против сердца; заставляют рубашкою обтирать лицо, а остальную воду выливают под притолоку. Некоторые к этому составу прибавляют клочок моху, вынутый из угла, другие читают над водою молитвы. Этим оканчивается лечение сглаза.

Хлебная завязка. Почитается грозящим бедствием хозяину той поляны, где она будет замечена. Народ думает, что это сделано злыми людьми на сокрушение всего семейства и родни.

Для отвращения бедствий от хлебной завязки знахари велят хозяевам полей брать из хлева то место, где почивают свиньи, положить на телегу, запрячь неезженую лошадь и скакать к полю во весь галоп. Если поклажа упадет с телеги, то это недобрый признак. Приехав в поле, надобно накрыть хлебную завязку этою поклажею, не касаясь рукою. Прикосновение рукою предвещает худой сбыт этого хлеба. Потом должно ехать домой, не оглядываясь назад, а иначе нечистая сила свернет на сторону голову. После этого запрягают езжалую лошадь, кладут лошадиный навоз и едут к полю. Этою поклажею обсыпать кругом все завязки.

Знахари, заставляя совершать этот обряд, уверяют поселян, что от этого все беды, замышляемые злыми людьми, обращаются на их голову. Часто случается, что поселяне, из ненависти к своему соседу, подкупают знахарей сделать завязку. В таком случае он пользуется от обеих сторон.

Зубы лечить. Верование в симпатии так усилилось в сельской и городской жизни, что все особенное подчиняют этому значению. Симпатия, по народному понятию, есть таинственная сила, могущая невидимо совершать дела по воле людей. К числу симпатических средств народ принял от знахарей лечение зубов прикосновением пальца. Обманщики, прикрывая себя симпатиями, обмазывают палец наркотическими мазями, известными им одним, а простодушные верят их рассказам, хотя и не видят пользы.

Лечение зубов прикосновением пальца будто зависит от таинственного обряда. Знахари ловят для этого зверька крота и умерщвляют его указательным пальцем правой руки, без всякого орудия, приговаривая шепотом следующий наговор: «Кротик, ты кротик! Я пальцем своим из тебя всю кровь испускаю и им больные зубы излечаю».

Когда призывают знахарей лечить зубы, они этот указательный палец кладут на больные зубы и читают шепотом приведенный наговор. После этого заставляют полоскать рот поутру и ввечеру кислым уксусом. Вероятно, что здесь действуют наркотические вещества в соединении с уксусом притуплением возвысившейся раздражительности, а не палец, умертвивший крота.

Куриная слепота. Болезнь, поражающая поселян, работающих перед огнем, или на солнце, или перед водою, названа знахарями куриною слепотою. Для обольщения поселян они создали поверие, будто куриная слепота есть напущение злых людей, что она соскабливается ножом, которым зарезывают старых куриц, и что эту слепоту злодеи пускают по ветру, кому хотят отомстить. Это заблуждение легко объяснить: органическо-динамические влияния природы, непонятные простолюдинам, производят ночную слепоту — hemera- lopiam, болезнь, переименованную знахарями в куриную.

Люди, страждущие куриною слепотою, по совету знахарей выходят в лавку, нагибаются над дегтярною кадушкою и говорят шепотом наговор: «Деготь, деготь! Возьми от меня куриную слепоту, а мне дай светлые глазушки».

Народ думает, что деготь доводится сродни куриной слепоте, и только из жалости берет он в свое призрение бродягу-слепоту. После этого больной должен идти на перекресток, сесть на дорогу и искать что-нибудь. Если его кто из проходящих будет опрашивать, то он должен сказать: «Что найду, тебе отдам». Потом утереть рукою глаза и махнуть в проходящего. От исполнения этого обряда исчезает куриная слепота.

Неразменный рубль. Обманщики, живущие за счет ближнего, в деревнях понимаются с другой стороны. Народ думает, что они получают все с избытком, не трудясь, от нечистой силы, которая вручает им на траты неразменный рубль. Прельщаясь такою разгульною жизнью, простодушные прибегают к знахарям для приобретения рубля. Кажется, что и наши поселяне, в свою очередь, ищут философского камня.

Искатель неразменного рубля идет на базар, не говоря ни с кем и не оглядываясь назад. Покупает там гусака, с первого запроса, без всякого торга. Принеся его домой, он так сдавливает ему шею, что гусак задыхается, кладет неочищенного в печь и жарит до полуночи. В 12 часов ночи вынимает из печи и идет с ним на развилину дорожную. Там он должен говорить: «Купите у меня гусака, дайте за него рубль серебряный». В это время нечистая сила является в виде покупателей, с предложением разной цены. Искатель должен быть тверд, а иначе его задавит нечистая сила. Когда же является покупатель за серебряный рубль, то он должен ему продавать. Получивший желаемый рубль должен идти прямо домой, не оглядываясь, и ни с кем не говорить. В это время нечистая сила, желая возвратить рубль, кричит за ним вслед: «Ты обманул нас! Твой гусак мертвый! Зачем же оторвал ему голову, уверяя, что он живой?» Искатель не должен слушать этих рассказов; он обязан скорее бежать от нечистой силы. Если он обернется или будет говорить с нею, то рубль исчезнет из его рук, а он сам очутится в болоте по горло. Когда же возвратится целым в дом, тогда этот рубль будет его продовольствовать всю жизнь. Знахари советуют таким обладателям никогда не брать сдачи при покупке вещей: а иначе рубль погибнет. Когда они покупают, то будто нечистая сила взлезает в купца и дает сдачи, хотя бы не следовало ничего. Только этот рубль никогда не заживается долго: рано или поздно нечистая сила обольстит обладателя, и тогда вместо рубля открывается черепок глиняной. В другой же раз неразменный рубль не дается в руки.

Здесь явный обман над поселянами совершают знахари. Часто этот неразменный рубль уводит со двора лошадь или корову к дворам обманщиков: знахари без этого подарка не открывают способа приобретения.

Кость-невидимка. Кость-невидимка соделывает своего хозяина всюду невидимым, хотя бы за ним смотрели во сто глаз. Кому не нравится быть невидимым? Чего бы ревнивый муж в городе пожалел для отыскания такой кости? Чего бы не дал влюбленный и охотник до всяких свиданий с любезным предметом за кость-невидимку? Это или что-нибудь другое заставило наших поселян отыскивать невидимку. Без чудес и здесь не обошлось! Знахари составили обряды, наговоры, видения.

Кость-невидимка, по рассказу знахарей, заключается в черной кошке. Искатели этого тайного открытия крадут кошек в соседних деревнях и избирают из них такую, в которой не было бы ни одного белого волоска: вся шерсть должна быть черная. В этом поселяне наши очень затрудняются. Другому во всю жизнь не придется отыскать одношерстной кошки, а если и придется, то знахарь уже найдет худые приметы. В этом случае он берет к себе кошку, обещает выщипать белую шерсть и держать до тех пор, пока вырастет новая. Само собою разумеется, что это все делается из подарков, что та же кошка возвращается обратно, и что хоть сто раз вари — в кошке не отыщется кости- невидимки. Искатель всегда остается виноватым, а знахарь правым. Кошка, признанная знахарем за одношерстую, варится в чугунном котле, по полуночам, до тех пор пока истают все кости, кроме одной. Оставшаяся кость есть невидимка. Но так как варение продолжается многие ночи, то искатели теряют терпение, а особливо если знахарь вздумает представить из себя нечистую силу. Между тем есть и такие, которые с большим терпением просиживают ночей по двадцати, но кости-невидимки не остается. В таком случае все-таки остается виновным искатель: он или бранил в это время нечистую силу, или опоздал прийти одною минутою, или не досидел сколько-нибудь, или вздремнул, или вспомнил о семье своей, или не так прочитал наговоры, или вздумал утаить что-нибудь от знахаря, или, торгуясь с знахарем, пожалел барана, овцу, гуся. За все это нечистая сила крадет у искателя, как недостойного, кость-невидимку. В другой раз невозможно выварить из одношерстой кошки такой кости. Кому на роду написано достать, тот и с первого разу достанет; а кому нет, тот хоть сто кошек вывари, все не будет ничего, говорят знахари.

Искатели всегда остаются в разорении от кости-невидимки и с надеждою, укрепляемою знахарем, приступают к другим исканиям. С этою уверенностью они проводят целую жизнь, оставляя все прежние хозяйственные занятия.

Свадебная поруха. Нигде торжество знахарей так не прославляется, как в сельских свадьбах. Благополучная семейная жизнь, вечные раздоры, болезни первых годов, домашние беды — все зависит от знахарей. Поселянин, затевая свадьбу, особливо зажиточный, идет к знахарю с большими подарками, с поклонами, с просьбами — защитить его молодых от свадебной порухи. Здесь- то знахарь высказывает все свое могущество; здесь-то робкий поселянин, устрашенный до последней возможности, делает несчетные посулы за спасение своего семейства. Знахарь в сельской свадьбе есть первый гость; его зовут на пирушку прежде всех; ему принадлежит первая чарка зеленого вина; ему пекут первый пирог; ему отсылают первые подарки; его все боятся; при нем все покойны. Удивительно ли, что после этого все свадебные проказы знахарей обольщают воображение поселян, когда ему присвоены такие преимущества в сельской жизни.

Свадебная поруха состоит в соблюдении многих обрядов для будущего благополучия «князя и княгини». Так величают в деревне этими именами новобрачных. Знахарь осматривает все углы, притолоки, пороги, читает наговоры, поит наговорного водою, дует на скатерти, вертит кругом стол, обметает потолок, оскабливает вереи, кладет ключ под порог, выгоняет черных собак со двора, осматривает метлы, сжигает голики, окуривает баню, пересчитывает плиты в печи, сбрызгивает кушанья, вяжет снопы спальные, ездит в лес за бунзою и вручает свату ветку девятизернового стручка. Эта ветка есть верх искусства. Если ее будут держать за пазухой попеременно то сват, то сваха, то все умыслы врагов обратятся ни во что. Если поедет поезд, забьют лошади от злобного наговора, то стоит только махнуть этою веткою, и все будет спокойно. Случись беда на пирушке, развяжись кушак у молодого, отвались что- нибудь от кики молодой, оторвись супонь у лошади, все исправит эта одна ветка. На третий день знахарь берет свата с собою в баню, и здесь происходит расчет в посулах. Если получит все уговоренное, тогда эту ветку сжигают. Этим оканчивается обряд свадебной порухи.

Выведывание жены. Знахари присвоили себе право выведывать семейные тайны. К числу важных открытий принадлежит выведывание жены. Кажется, можно утвердительно сказать, что от этого происходит особенная приверженность сельских женщин к знахарям. Привожу здесь два способа выведывания, замечательные только по особенной хитрости знахарей.

Старухи-свекрови всегда бывают нерасположены к невесткам, а особенно если находятся в семье старые, незамужние девицы. Внушая всегда сыновьям о строгом содержании жен, прибегают за откровенными советами к знахарям: попытать жену в верности. Для этого употребляют траву канупер[*], имеющую свойство усыплять женщин под вечер, по сказанию знахарей. Свекровь тотчас открывает какой-нибудь недуг в своей невестке. Не послушаться свекрови, отвергать присутствие недуга есть смертельная обида в сельской жизни. Вечером варят канупер, недужную кладут на печь и поят отваром. Недужная по воле или неволе должна заснуть. Свекровь и муж взлезают на печь. Свекровь с зажженою лучиною пробует свою невестку по пятке — спит ли она? Муж обязан молчать. Если спит, то свекровь начинает шептать на ухо, выспрашивая на разные способы былое и небылое. Муж этих расспросов не обязан слушать. После этого идут ночью к знахарю, и свекровь, во услыша- ние мужа, рассказывает, что отвечала ей сонная жена. Знахарь, задобренный наперед от свекрови, рассказывает по воде приметы обольстителя. С этого времени начинается семейная разладица.

В старину русские бояре содержали обширную дворню, среди которой всегда затевались раздоры, занимавшие собою большую часть жизни этих людей. Частые отлучки мужей, по барскому приказу, наводили подозрения на жен. Таскаясь по дорогам, они выведывали от бывалых людей разные способы к открытию верности своих жен. Эти бывалые люди всегда советуют: мыться в бане, потом вспотеть на полку и после обтереть все тело полотенцем. Когда же приедет домой, то потное полотенце положить тайно от жены под подушку. Когда жена заснет, то муж слышит, как она, сонная, рассказывает про свою жизнь. Воображение, наперед настроенное, порождает такие подозрения, о которых женщина никогда и не воображает. Утром муж идет к знахарю для расспросов о приметах обольстителя. К счастью своему, догадливые жены наперед проведывают знахарей с поклонами и подарками. Знахарь решает по большинству подарков.

Разменный колпак. В деревнях есть тайное поверие, что злые духи научают людей чернокнижию. Эту страшную тайну поселяне узнают из вечерних рассказов знахарей, верят ей и передают потомству. В этих рассказах всегда приводятся примеры, случившиеся с разными людьми при научении чернокнижию. Здесь приводим для любопытства сельский рассказ, записанный слово в слово.

«В нашей деревне жил один удалой малый. Собой невелик, а прыти в нем было возов на десять. Уж коли вздумает, бывало, потешиться, то вся деревня стоном стонет. Живал не трудясь, а хлебец белой едал; зато одежда на нем была больно не мудра. Он был всем с руки. Пропадет ли корова, лошадка, все идут к нему. Просватают ли кого, он первый гость. Загрустует ли кто, посылают к нему на утеху. Одна беда с ним была: попался в рекрутчину. Да и тут откашлялся. Наш мир больно на него зубы грыз. Делать в огласку никто не посмел; от того-то он и жил припеваючи. На святках он пропал без вести. Тут-то заговорили старики. Один из них знал, как он спознался с нечистою силою. Дело, вишь, как было.

В деревне зимовали солдаты. Он был и им под руку. Солдаты, видишь, научили его, как спознаться с нечистою силою. Повели его на остров, а лесник шел за ними издали, невдомек им. Ходили, ходили по лесу и напали на козюльку (народное название ядовитой змеи). Долго шептали на ней, окаянные; потом сорвали ей голову. Лес- ник-то был не промах: залез на дуб, да и давай посматривать на них. Вот, как сорвали голову да набили в нее гороху, давай зарывать в землю, давай класть приметы. Лесник себе давай запримечать. Прошла зима. Вырос горох. Наш малой похаживает себе в лес да любуется себе горохом. А лесник все за ним примечает. Вот зацвел горох. Удалой наш пришел полюбоваться. Как заметил цвет, и ну кривляться кругом. Кривлялся, кривлялся, да и давай вырывать горох с корнем. Как выдернул, ну свивать кольцо из травы. Вот он, видишь, себе и пошел в стадо. Лесник выскочил из дупла, да и себе свил кольцо. Вот как удалой пришел в стадо, прищурил левый глаз, а правым ну смотреть в кольцо. Лесник себе тоже делает. Вишь, как саранча подлетела к удалому нечистая сила. Все были в шапках, а один в красном колпаке. Все подобраны молодец к молодцу. Лесник было и струсил, да спасибо у него в голове закачено было. Подбежал в красном колпаке и долго спорил с удалым. Чуть было дело не дошло до драки. В красном колпаке заплясал себе трепака. Удалой тут-то вскочил на цыпочки, подкрался, тяп да ляп, и сорвал красный колпак. Как взмолился он, как начал просить свой колпак. Удалой ни гугу. Стоит, да и только. Вот и давай твердить о посулах. Удалой запросил черную книжку, что заперта на Сухаревой башне. Долго отнекивался он от этой мены; однако поскакал за лес. Удалой похаживает себе да любуется колпаком. Видно, жаль стало, а променять его больно нужно. Вот идет весь избитой. Видишь, нечи- стая-то сила долго не впускала его на башню, а он пробрался сквозь щелочку; хоть изодрал себе морду, да зато достал. Видно, без колпака тошное житье. Давай колпак, а тот давай себе требовать книжку. Маяли, маяли друг друга, да и разменялись. Нечистая сила скрылась с колпаком разменным; а наш удалой зажил с черною книжкою. С тех-то пор он овладел нечистою силою, хитрил по-своему над православными, да и пропал без вести. Лесник-то было себе задумал, ан не тут-то было. Ничего не выждал; только у него во дворе вся скотина перевелась».

Ведьмино селение. В деревнях верят какому-то особенному предчувствию, по которому поселяне будто бы узнают о пребывании среди них ведьмы. Люди, сведущие в приметах, люди, умеющие все растолковать, придумали признаки, указывающие прямо не на людей, а на землю. По этим признакам владетель земли или сам имеет сообщение с духами, или его жена есть ведьма. Эти признаки, по уверению знахарей, суть следующие:

В летнее время поселяне, выходя на работу, часто замечают на лугах или зеленые, или желтые круги. Увидев это, они прежде всего узнают: чье это поле? Много ли изломалось на нем кос? Потом распускают молву, что эти круги появились недавно, а прежде их не бывало; что сам хозяин, если он старик, поверстался в колдуны на этих кругах; что старшая женщина в семействе его покумилась с ведьмами; что ведьмы сбираются сюда каждую ночь плясать. Но так как мужчины всегда скоро избавляются от нареканий, то вся вина падает на женщин. Следствием такого подозрения бывают вообще отчуждение, ненависть, мщение, худые толки, пересуды. Такая новость для знахарей есть золотой клад. Людей, прибегающих к ним за советами, они предостерегают от бед, их ожидающих, уверяя, что они сами видели, как их новая ведьма хочет известь всю деревню. Распуская такие слухи, знахари каждый вечер принимают посетителей с поклонами, с подарками и просьбою защитить их от ведьмы. Знахарь, собрав со всей деревни приносы, идет в поле, скапывает круги с землею, и тем дело оканчивается. Сожалея об этом заблуждении поселян, мы смело их уверяем, что эти круги суть обыкновенные явления в природе и происходят по определенным физическим законам. Земля, на которой в летнее время появляются зеленые круги, имеет подземные источники. От отделения влажности земля всегда покрывается зеленою травою, совершенно отличною от близких мест. Утром, еще до восхода солнечного, пары, отделяясь от влажной земли, сгущаются, оставляют после себя на траве круги; но при восходе солнечном, когда лучи изрежают атмосферу, они исчезают. Это-то действие природы знахари выставляют за пляску ведьм. Желтые круги, также появляющиеся летом, в утреннее время, происходят от так называемой медяной росы. Эта роса, признаваемая за ядовитую, скопляется на древесных листьях в виде клейкой и смолистой материи и, по своей тяжести, стекая, образует около себя круг, сообразный высоте. Все поселяне знают, что в природе существует медяная роса, но никогда не обращают внимания, как она стекает с дерева на землю; иначе они, вероятно, не решились бы оскорблять своего ближнего.

Собачья старость. Собачья старость будто нападает в деревнях на детей- одногодок, пред прорезыванием зубов, по большей части летом. Старушки- лечейки, заметив больное дитя, объявляют, что дитя, не дожив веку, умрет; что к нему прикачнулась злая болесть — собачья старость. Несчастные родители верят этому вздору и просят лечейку избавить от болезни. К назначенному дню отыскивают маленькую собачку, однолетку, белошерстную; топят к ночи печь жарко-на-жарко и с пением первых петухов приступают к делу. Лечейка связывает собаке ноги и кладет в топленую печь, потом принимает с полы от матери больное дитя и кладет рядом с собакою. После этого начинает парить дитя и собаку. Родители уверены, что чем больше дитя кричит, тем скорее с него сходит болесть. Парение кончилось. Дитя передается матери также на полу, полубольное, полуизмученное и нередко умирающее. Собаку всегда стараются в эту же ночь утопить.

Иррациональное мистическое отношение к медицине было характерно не только для русских простолюдинов, таким же оно было и у европейских народов. Более подробно о средневековых медицинских предрассудках европейцев можно прочитать в весьма содержательной книге «Колдовство в Средние века» (2005).

[9] В 1869 г. санитарный врач И. И. Моллесон отмечал следующие представления простых русских людей о действии лекарств. Им приписывалось в основном механическое действие: пластырь вытягивает дрянь (гной), капуста оттягивает жар, перцовка разгоняет, разбивает кровь, ртуть выгоняет какую- нибудь скорбь, мазь размягчает, присыпка сушит, примочка размачивает, разные пойла (всякое жидкое лекарство, принимаемое внутрь) разжижают кровь и т. д. Но все эти вытягивания и оттягивания зависят от особенной силы каждого лекарства, которое ведет борьбу с другой, какой-то посторонней, вредной организму силой. А чтобы борьба была успешнее, нужно, чтобы каждое средство было непременно специфическим, что и признается за лекарствами, имеющими способность вылечивать только конкретную болезнь. Точно таким же образом действуют и заговоры и крест, которых одинаково боялся нечистый, например дьявол. Этим и исчерпывались все народные познания о действии лекарств.

Принимая, с одной стороны, болезнь за нечто желающее сразиться с организмом и побороть его, с другой — зная по опыту, что физический труд, движения до известной степени могут, укрепляя тело, предупредить ее появление, русский народ пришел к убеждению, что сразу не следует поддаваться болезни, а необходимо перемогать ее («перемогаться»), по возможности «сносить на ногах». Но когда она берет, наконец, перевес, что называется «сваливает», тогда больной должен идти в баню, выпивать, если только принимает душа, водки, а затем заваливаться на печь и там уж оставаться в течение всей болезни.

Наиболее были подвержены болезни кровь, утроба и сердце. В этих случаях говорили: «...мает кровь, ходит кровь, выступает или просится наружу, с пупа сорвало, утробу прошибло, сердце болит, жжет, сосет его или гложет» и т. д., подразумевая под каждым термином определенное явление.

К числу же самых универсальных и вместе с тем губительных способов лечения относилось «кидание крови», а затем уже следовало лечение ртутью, травами и горшками.

Крестьянин видел сущность почти каждой болезни в испорченности крови (отсюда, кстати, так легко люди поддаются на предложения сегодняшней врачующей братии — вывести шлаки, очистить организм от шлаков). Хворает ли он нутром, куда относились у него все внутренние болезни, приключилась ли у него ломота, появилась ли какая-нибудь кожная болезнь — прежде всего делалось кровопускание.

Никто не разбирался, сколько можно выпустить крови и чем ее «пускать». Доктор Моллесон описал такой диалог с коновалом, считавшимся дельным и знающим: «Откуда ты пускаешь кровь у лошадей?» — «Известно откуда, из жилы». — «Из какой?» — «Из какой! Чай, жилы-то одне». Моллесон рассказал ему о венах и артериях и вновь спросил: «Из какой же?» — «Известно из какой, из сухой жилы», — пояснил, подумав, коновал.

Если русский человек где-либо ушибся или почувствовал себя нездоровым, то он должен был непременно проститься с тем местом, на котором это случилось, говоря до трех раз: «Прости, святое местечко» — иначе приключится какая-нибудь притка (общее название всякой хвори или скорби). На этом же основании существовало убеждение, что «клин клином выгоняй, чем ушибся, тем и лечись». Грыжу, например, грызли, потому что она сама прогрызает человеческие ткани. Обожженное место мочили теплой водой, отмороженное натирали снегом. Ломящую боль называли «переломом», места, в которых ее чувствовали, ломали, т. е. мяли больное место пальцами.

[10] С мнением Л. Я. Скороходова о том, что только со второй половины XIX в. началась самостоятельная, национальная русская медицина, категорически нельзя согласиться. Он имеет в виду становление русской земской медицины, явления, действительно, не имеющего в то время аналогов в европейских странах. Но земская медицина представляет собой частный случай организации русской медицины, ставшей возможной в 1864 г. только благодаря почти 60-летней предшествующей деятельности МВД по развитию «приказной медицины» (см. [24]). М. Б. Мирский (1996) видит самостоятельность русской медицины прежде всего в ее государственном характере и социальной направленности. По его мнению, уже в решениях Стоглавого собора (1551) содержится первая попытка Русского государства возложить на себя часть заботы о здоровье людей, об общественном призрении больных и немощных (см. [18]). Стройная система помощи бедным и нуждающимся, объединившая учреждения общественного призрения и медицинской помощи, была создана в стране после 1775 г., когда был издан закон об учреждениях для управления губерниями. Правда, Скороходов, следуя традициям своего времени, пишет о созданных тогда Приказах общественного призрения как о «насквозь проникнутых формализмом и рутиной».

Другой особенностью русской медицины стал оригинальный характер врачебного образования в медико-хирургических училищах и госпитальных школах. Приоритет в обучении отдавался прежде всего хирургии (см. [44]). Потребность в хирургах была вызвана нуждами армии, но в хирургию тогда входили такие дисциплины, как офтальмология, оториноларингология, стоматология, травматология, ортопедия, урология, проктология и ряд других. При этом в России никогда не существовало характерного для западной медицины антагонизма между дипломированными врачами — выпускниками медицинских факультетов университетов и хирургами, которых в некоторых западных странах готовили по методу «ремесленного ученичества» почти до кон. XVII в. (см. в книге Мейер-Штейнега Т., 1999).

Само географическое расположение России и наличие на ее территории природных очагов опасных возбудителей инфекционных болезней не позволяло русским врачам копировать западные подходы к борьбе с инфекционными болезнями. В комментарии [4] я уже указывал на то, что в борьбе с пандемиями холеры, начавшимися в нач. XIX в., «западные учителя» ничем не могли помочь русским врачам. Эпидемии легочной чумы, аналогичные Ветлянской (1878) или Маньчжурской (1910-1911), не имели места в новейшей истории западной медицины, и их ликвидация была целиком заслугой русской эпидемиологии.

Не копировали «один в один» русские врачи и западные методы борьбы с натуральной оспой путем сплошной многократной вакцинации населения с разработкой разных репрессивных механизмов принуждения его к вакцинации.

А. Коток (2006) указывает на то, что в России, благодаря ее более позднему социально-экономическому развитию, процесс консолидации медицинской профессии начался лишь в кон. 1870-х — нач. 1880-х гг., а полностью завершился в нач. XX в. Врачами традиционно становились разночинцы, больше искавшие служения народу и меньше своему карману, что было нехарактерно для медицинского сообщества развитых западных страна. Кроме того, врачи Российской империи не имели своих сильных и влиятельных объединений, связанных совместными финансовыми интересами с социальной элитой общества, какими были, скажем, Королевская коллегия хирургов и Королевская коллегия врачей в Соединенном Королевстве. Все это объясняет, почему в Российской империи вопрос прививок никогда не приобретал остроты, имевшей место в западноевропейских странах. Например, доктор В. Ф. Снегирев (1847-1917) в 1875 г. подал в Медицинский совет при МВД записку, в которой обратил внимание министра на то, что при продолжающихся свыше трех четвертей века противооспенных прививках до сих пор нет никакой ясности с тем, как часто и какой «лимфой» следует делать прививки, т. к. каждая новая эпидемия заставляет сторонников прививок в очередной раз менять свою точку зрения. Решение вопроса о том, быть или не быть обязательному оспопрививанию, подчеркнул Снегирев, следует отложить до того времени, когда будет получена надежная статистика.

Я не являюсь противником специфической вакцинопрофилакгики, но то, что в XIX в. представляла собой противооспенная вакцина, очень трудно вообразить современному врачу. Не существовало методов ее стандартизации, при массовых вакцинациях не использовалась асептика и антисептика, «оспу», как правило, брали у детей и перевивали «с ручку на ручки», состояние здоровья вакцинируемых детей и тех, от кого брали «оспу», мало кого интересовало. Именно путем массовых принудительных противооспенных вакцинаций в Европе были вызваны детские эпидемии сифилиса, рожи, туберкулеза. Не исключено и то, что в эту эпоху уходят корни современных пандемий сывороточных гепатитов, ВИЧ/СПИДа, Т-клеточного лейкоза (см. [27]).